Записки усталой москвички

Мир Дельта — Форум полуофициального сайта Оксаны Панкеевой/Проза: Ваша точка зрения

Талинна Прекрасная леди (19 Апр 2008 16:27)

Записки усталой москвички

Название: Записки усталой москвички
Автор: Талинна
Рейтинг: Для всех
Статус:В процессе
Герои:Оригинальные, подсмотренные и встреченные
Жанр:Затрудняюсь определить, скорее всего наблюденя
Смерть героев: Встречаются

Новогодний снег
Второе января, вторник. То странное время московских суток, когда уже не день, но еще не вечер – серо-синие сумерки, подсвеченные разгорающимися фонарями и рекламой. Остановка автобуса. На ней трое – немолодая усталая женщина, мальчик лет тринадцать и хмурый мужчина. О Новогоднем празднике напоминают огоньки елок в окнах длинных домов спального района, да кособокая елка на перекрестке с обрывками мишуры и серпантина похожего на разноцветные размотанные рулоны туалетной бумаги.
- Ну, так как же образуется снег? – голос женщины в сумерках звучит как-то глухо. Она – учительница, а мальчик – один из тех недотёп, которые вечно имеют в конце четверти спорную оценку, то между «2» и «3», то между «4» и «5». Исправить оценку мальчишка в конце четверти не сумел и достал географичку на каникулах, она уже выходила из пустого здания школы, где сегодня дежурила.
- Вода сначала испаряется, поднимается туда, - нерадивый ученик делает правой рукой замысловатый жест, - там собирается в тучу, ну, как это, а, во – конденсировается!
- Конденсируется, Ларионов, - привычно поправляет учительница.
Хмурый мужик от нечего делать прислушивается к разговору. Он находится в том истинно русском послепраздничном состоянии, когда пить уже не хочется, настроение и состояние – мрак. Когда мальчишка ввинтил в низкое зимнее небо свой жест, мужик посмотрел туда же. Небо не радовало – низкое, темное, затянутое глухим одеялом облаков, без единого просвета. Из него, как будто кулак ребенка его продырявил, начинает идти снег – тяжелые, мокрые хлопья, серые и холодные даже по виду, сыплются на землю.
- Вода там резко охлаждается и замерзает, ой, нет, - продолжает Ларионов, - кристаллизовывается! – он даже горд, что сумел вспомнить и выговорить такое длинное слово.
- Кристаллизуется, Ваня, - опять поправляет учительница. Она не сердится, её голос отстраненно-равнодушный, произносит привычные слова тихо. В глубине души она даже довольна – все, какое-никакое развлечение после пустого дня в пустой школе, а дома тоже пусто, только кот Римус, телевизор да всё та же дежурная елка. Она решает пошутить над Ларионовым и спрашивает:
- А сколько времени происходит между испарением воды и выпадением осадков?
Ваня не помнит и лепит наобум:
- Много! Ну, там, неделю, голос его понижается, мальчишка понимает, что плавает в вопросе.
- В общем, правильно, - соглашается учительница, - вот сейчас идет снег. Он – какой?
И тут Ларионова осеняет:
- Прошлогодний, Татьян Николавна!
- Правильно, прошлогодний.
Все трое подняли головы вверх и стали смотреть на тяжелые хлопья снега. И тут Дед Мороз решил исправить хоть что-то в жизни этих троих. Подул ветерок, не привычный пронизывающий московский сквозняк, а именно ветерок, небо над головами людей расчистилось, показав восхитительно синий цвет, и из чистого окошка неба стал падать уже другой снег – легкий, искрящийся в свете фонарей бриллиантовым блеском, нарядный новогодний снег. Изящные снежинки кружились, плясали, порхали в уже синих сумерках. Их танец завораживал, притягивал, на него хотелось смотреть и смотреть.
К остановке подкатил пустой автобус, но все трое этого даже не заметили. Они стояли и смотрели, как падает снег.
- Во! – вдруг проговорил мужик и победно посмотрел на учительницу. – Во! Новогодний, свежий снег! А ты говоришь – прошлогодний!
И они все засмеялись. Водитель автобуса тронул клаксон, машина не прогудела, а пропела что-то тоже явно праздничное. Пропустив Татьяну Николаевну вперед, мужик и мальчик Ларионов сели в автобус, и он покатил по пустой улице. А за его окнами, провожая людей, продолжал свой праздничный бал новогодний снег.

Нежданный подарок
По центральной аллее маленького городского парка почти бегут двое. Она – невысокая, пухленькая, с обиженным и капризным личиком, одетая в длинную куртку. Он – высокий, что называется стильный, с хорошей стрижкой, в длинном дорогом пальто.
- Правильно говорит твоя мама – ты стал бесчувственным и равнодушным! Тебе плевать на всё и всех – на родителей на меня на дом. На всё! Только работа! Тебя интересует только твоя идиотская работа – что там, в офисе, как работают твои чертовы компьютеры, сколько программ написал твой Захаренко, сколько вы получите денег…- она говорит плачущим голосом, даже слегка подвывая на концах фраз.
- Ты преувеличиваешь, Таня, – он спокоен и только легкое раздражение слышится в его голосе. – Это не равнодушие. Как вы не понимаете – моя работа и достаток, наш с тобой и моих родителей. Я должен…
- Почему ты должен только на работе? – прерывает его Таня, - Сережа, ты не пришел на юбилей своего отца! Не задержался, не опоздал, нет, ты не пришел вообще! И даже не позвонил! А наша годовщина? Вчера было пять лет, а ты даже не вспомнил!
Молодой человек досадливо поморщился – действительно, с отцом вышло нехорошо. Но ведь потом, на следующий день он всё объяснил – приехал представитель от англичан, с хорошим контрактом, упустить такой случай – дурость и глупость. Как они не понимают? А про годовщину свадьбы, он действительно забыл. Замотался, закрутился и забыл, и про подарок тоже.
Сергей покосился на жену и сбавил шаг. Теперь она шла молча, обиженно поджав губы и глядя себе под ноги. «Теперь придётся придумывать что-то необыкновенное», - подумал он.
Место для прогулки они выбрали неудачно, старый парк выстыл за холодные ночи ноября, мокрые голые деревья напоминали почерневшие скелеты. На фоне мокрой пожухлой травы газонов, грязного асфальта дорожек яркие лавочки выглядели дико и нелепо.
Когда они проходили мимо одной такой лавки, ярко-желтой, облепленной темными листьями, из-под неё раздался стон. Оба застыли. Таня испуганно взглянула на мужа. Сергей подошел к лавочке поближе и заглянул под неё. У толстой, железной ножки лавки, на куске брошенного пакета дрожал маленький комочек. Мужчина осторожно сгреб его в ладонь и вытащил на свет. На руке лежал щенок – маленький, мокрый, не понятной расцветки и породы. Тельце его била крупная дрожь. Звереныш замерз настолько, что не мог уже даже скулить – только стонать. Его мутноватые глазки, еще полуприкрытые плёнкой, непонимающе и жалобно смотрели на людей.
Сергей отвел руку в сторону. Увидев этот жест, Тане захотелось завопить и затопать ногами, настолько обидным и недостойным её Сергея показалась эта брезгливость. Она чуть не заревела в голос. А Сергей другой рукой стянул с шеи супердорогой белый шарф и закутал собаченыша.
- Тут неподалеку ветлечебница, - проговорил он тем самым, уже подзабытым ею голосом, - Бежим!
Таня судорожно всхлипнула и ухватившись за руку мужа побежала рядом с ним.
После того как его помыли. высушили и накормили, щенок оказался рыжим и длинноухим, с уморительным пятнышком-сердечком на носу и нежным пузиком.
- Недели три-четыре, - говорила врачиха, - практически здоров, ну если немного простужен и голоден. Что делать будем? – она строго поглядела на молодую пару. – Оставите?
- Нет! – в один голос заявили оба и засмеялись. – Он будет нашим зверем!
А «зверь», которого нежно трогали за нос, лапки и ушки, был совершенно счастлив.

Одиночество
Она пришла, как всегда, в пять часов. Привычно прошуршала накрахмаленной блузкой, прошаркала старыми ботами, привычно тихо поздоровалась и, снова попросила подшивку старых газет. Читальный зал готовился к вечернему наплыву посетителей. Пройдет еще полчаса, и он наполнится шумными студентами, жеманными пенсионерками, простой случайными людьми. Библиотекарь Татьяна была занята подбором заказанной литературы и бегала между стеллажами со стопками книг, но к постоянной читательнице подошла сразу. Та приходила всегда в одно и тоже время, забирала свои газеты и садилась за один и тот же стол, самый дальний, у окна, между стеллажом с яркой выставкой новых книг и большим вазоном с непонятным лаптастым растением.
Её звали Антонина Леонидовна, было ей уже далеко за семьдесят, но она не носила очков. Весь её облик говорил об интеллигентной русской нищете – старая блузочка, ветхая юбка, когда-то черная, а ныне посеревшая от старости, нелепые войлочные боты, - всё было чистым, но очень древним. В отличие от трёх других пенсионерок, регулярно заглядывавших в читальный зал, Антонина Леонидовна не красила волос, и они победно белели яркой серебристой сединой. С молодящимися ровесницами она не общалась, хотя они и предпринимали поначалу попытки поболтать о разных разностях. Но старушка не вступала в разговоры, только слабо улыбалась и молча кивала головой. Пенсионерки от неё быстро отцепились, лишь здоровались, и осуждали за нелюдимость.
Сегодня читальный зал наполнился быстро, народу пришло столько, что пришлось выносить добавочный стол. К Антонине Леонидовне извинившись, библиотекарь подсадила толстяка Слимского, вечного аспиранта, уже пятый год пишущего свою диссертацию.
Старушка, поглядев на огромную стопку книг в руках Слимского, сдвинулась со своей подшивкой на самый краешек стола. Аспирант, отпыхиваясь, разложил книги и журналы с мудрёными математическими названиями, шумно уселся и начал что-то быстро строчить в большой тетради. Антонина Леонидовна тихонечко перевертывала страницы газет, замирая над статьями и фотографиями на пожелтевших листах.
Прошел час. Библиотекарь, вернувшись к стойке с очередной стопкой книг, взглянула на часы. Было уже половина восьмого. Она чувствовала какую-то неправильность, явно что-то было не так, как всегда. Осмотрев внимательно зал, Татьяна увидела Антонину Леонидовну и удивилась – та никогда так долго не сидела в библиотеке. Отдав книгиочередному студенту, Татьяна направилась к дальнему столу.
Слимский, отодвинув в сторону свои записи и книги, увлеченно читал что-то в старой газете. Прочитав, он посмотрел на старушку. Та тонким пальчиком показала ему еще одну статью. Аспирант кивнул и пододвинул подшивку поближе. Но Татьяну удивил не Слимский, занятый не свои делом, а Антонина Леонидовна.
Старушка смотрела на молодого человека сияющими глазами, с выражением такой гордости и любви, какими обычно смотрит мать на вернувшегося издалека сына-генерала.
На её лице было выражение такого счастья, что Татьяна застыла у соседнего стола, боясь помешать Антонине Леонидовне.
Ушли они вместе – толстый аспирант с медвежьей грацией помог старушке надеть ветхое пальтишко, бережно взял её под руку и повёл к выходу.
Татьяна подошла к последнему столу, на котором лежала еще открытая на середине подшивка газет. Со старого листа на неё смотрела Антонина Леонидовна, молодая, победно улыбающаяся чему-то. Татьяна наклонилась и прочитала: «Доктор математических наук А.Л.Леонова». Ниже была напечатана заметка о преподавателях какого-то института, о достижениях студентов и их наставниках, обычная заметка из старой советской газеты. Библиотекарь глянула на дату, напечатанную наверху страницы: 22 мая 1941 года. Перевернула несколько страниц – снова фотография Антонины Леонидовны, уже со строгим лицом и скорбными глазами. Рядом текст: «А.Л.Леонова, преподаватель института стали, потерявшая на фронте мужа и двоих сыновей, возглавила группу студентов и преподавателей, переоборудывающих помещение института под госпиталь».
Татьяна закрыла подшивку, аккуратно перехватила её и понесла в хранилище.
Аспирант Слимский вышел из дома и повернул на темную улицу. В его голове крутились строчки из забытого стихотворенья:
«Я все отдал тебе,
И что же мне осталось?
В моей квартире, в гулкой пустоте,
Один. И только старость…»
Он никак не мог вспомнить продолжения, и это сердило его. А у окна, отодвинув старую занавеску, стояла старая седая женщина и смотрела ему в след.

Sanja Прекрасная леди (20 Апр 2008 20:10)

Талинна
Очень трогательно. Чудесные осколки нашей жизни, яркий кадейдоскоп. Читала с удовольствием. Эмоционировала. Smile
Спасибо!

Hanaell Прекрасная леди (20 Апр 2008 21:18)

Талинна,
от восхищения нет слов....

Талинна Прекрасная леди (23 Апр 2008 00:58)

Случайная встреча
«На детях гениев природа отдыхает» - слова, которыми тётя Мира доставало его всё детство. Не смотря на громкое и длинное имя – Константин Эдуардович Богачевский, на длинный список родственников - медиков и адвокатов, Костя всю жизнь, сколько себя помнил, был хлюпиком. Тощий, некрасивый ребёнок, без всяких, ну абсолютно, способностей, без ярко выраженных наклонностей и интересов, он был в собственной большой семье ни кому не нужен. Отец разочаровался в единственном чаде, когда тому было пять лет и забыл про него, многочисленные тётушки дядюшки при встрече не узнавали племянника и только мать, как и положено матери, любила его, но и её любовь была с оттенком брезгливости. Мальчик Костик вырос в невзрачного паренька, после восьмого класса (О, ужас!) ушел из школы в ПТУ, по окончании которого стал мастером по ремонту телевизоров.
Шли годы. Костя как-то незаметно отслужил в армии, в авиации, где просидел два года в техслужбе военного аэродрома. А когда вернулся в Москву, снова устроился в контору по ремонту телевизоров. Большая семья с годами становилась всё меньше и меньше – тетушки и дядюшки умирали и организацией похорон занимался, как правило Константин. Он работал, как тогда говорили, в «одной системе» с похоронной конторой и ему было проще договариваться и устраивать похороны «на уровне». Один из кузенов однажды презрительно обозвал Костю «гробовщиком», но через полгода униженно просил того помочь с похоронами собственной матушки, той самой тети Миры.
В 1991 году ему исполнилось сорок пять. Он жил холостяком, вдвоём с матушкой, в огромной четырёхкомнатной квартире и работал всё в том же Мосбытсервисе. Константин был таким же худым и невзрачным, вдобавок он облысел, но, в отличие от других плешивых, не заслонял лысину чахлыми прядками, а стригся коротко. Мастером он был великолепным, и имел приличную клиентуру и соответственный заработок.
В этот год в Москве была очень снежная зима, снег начал валить еще в конце октября, и к февралю дворы были завалены сугробами. Константин Эдуардович пробирался по узкой тропинке проложенной через двор от одного дома к другому. Тропинка образовывала горку у дороги между двором и домом. И на эту горку молодая женщина пыталась вкатить коляску, пыхтя и чуть не плача. Константин, присмотревшись, понял, в чем сложность – коляска была двухместной, «близнецовой» - чудовищных размеров и цвета сооружение производства братской ГДР, никак не помещалось в узкую тропинку. Он бросился помогать, но через минут семь бесполезных попыток они поняли – через двор не пройти.
- А почему вы не идёте по улице? Ведь так можно пройти к поликлинике, - вежливо поинтересовался Константин.
- Там, у поликлиники лестница! Спуститься с коляской я, может быть, и смогу, но вот подняться, увы, нет, - почти с отчаянием ответила женщина. Константин впервые внимательно посмотрел на неё. Перед ним стояла невысокая, худенькая женщина с невзрачным лицом и не такая уж и молодая. «Моя ровесница, - прикинул Константин, - интересно, она мама или бабушка?»
- Давайте я вам помогу, - предложил он, - вы в поликлинику надолго?
- Да нет, обычно за час управляюсь, - ответила женщина.
- Я вас доведу до поликлиники, потом отправлюсь по делу, а через час встречу и доведу до дома. Договорились?
Она кивнула и благодарно улыбнулась, сразу помолодев и похорошев.
Всё время пока Константин Эдуардович чинил дорогой импортный телевизор, он вспоминал эту улыбку и поглядывал на часы. Через час он стоял возле крыльца детской поликлиники. Она появилась минут через десять, с трудом открыв спиной тугую дверь – руки были заняты двумя большими свертками с детьми. Константин бросился на помощь. Они вместе погрузили малышей в стылую коляску, потом втянули её по обледенелым ступеням лестницы и наконец, вышли к подъезду.
- Мы живём здесь, - она опять улыбнулась и вдруг предложила – Давайте я вас хоть чаем напою! У меня есть настоящий индийский!
Обычная типовая двухкомнатная квартира была чистенькой, в ней вкусно и очень уютно пахло молоком, детским кремом и пирогами.
- Меня зовут Лидия, - раздевшись, представилась хозяйка. Она быстро и сноровисто раскутала малышей, это оказались два серьёзных толстощеких, в отличие от мамы, мальчишки. Они спокойно таращили круглые глазенки на незнакомого дядю и были до того хороши, что вечный холостяк Константин, умилился. – Проходите на кухню я сейчас.
Она уложила сынишек, быстро разогрела и сунула им бутылочки с молоком и вернулась на кухню.
Через два часа Константин знал всю незамысловатую историю Лиды. Переводчица с немецкого и чешского языков, работает в издательстве, замужем не была, а детей, вернее ребенка решила завести от одиночества. Лида была такой же невзрачной, как и он, худенькой, с мелкими и невыразительными чертами лица и посему популярности у мужчин не имела. Поняв, что ей уже за тридцать и надежды выйти замуж нет, она отправилась в санаторий, за ребёнком. Поездка удалась, даже чересчур – вместо одного ребёнка, Лида родила двойню.
- С деньгами у меня неплохо, - тихо рассказывала она, - переводы я и дома делаю, мальчишки у меня спокойные, поработать вполне дают. Но вот походы в магазины и в поликлинику – это ужас, - и она забавно всплеснула руками. – Коляска тяжеленная, в обычную они не влезают, вот и маюсь. Спасибо Вам, сегодня вы меня просто спасли.
Всю дорогу домой Константин Эдуардович вспоминал то рассказ Лиды, то двух карапузов, сосредоточенно сосавших свои бутылочки, то чистенькую, уютную квартиру, в которой пахло домом, семьёй. Уже дома, ночью он вдруг испытал такое острое чувство не то зависти, не то сожаления, что ему впервые с детских лет захотелось заплакать. Он медленно прошелся по своей огромной квартире, заглядывая в темные пустые комнаты, постоял на пороге большой кухни, разглядывая большой круглый стол с сиротской чашкой на краю. Потом он вздохнул и отправился спать.
Они поженились через три месяца. А через два года Лида опять родила двойню, на сей раз девочек.
А вчера я увидела, как Константин Эдуардович и Лида у подъезда выгружаются из машины с кучей пакетов, сумок, упаковок с соками и прочего магазинного барахла. Сыновья, похожие как две капли воды, серьёзно и важно, по-взрослому, таскают всё это в квартиру, а в окне третьего этажа маячат две девчачьи головы.
- Лидушка, мы всё купили? – голос Константина Эдуардовича привычно ласков, - мы ни чего не забыли?
- Нет, Константин Эдуардович, - Лида зовёт мужа только по имени отчеству и всегда на «Вы», - мы всё купили.
Они заходят в подъезд, поднимаются на лифте, входят в квартиру. И я знаю – дочери бросятся помогать им раздеться, сыновья быстро разберут сумки. И чайник уже горячий, и стол уже накрыт. И в маленькой типовой двушке вкусно пахнет пирогами, домом, большой семьёй. Как всегда.

чья-то тень Прекрасная леди (23 Апр 2008 03:28)

До слёз.

Юрий Горячий кабальеро (23 Апр 2008 07:38)

Талинна

Хочется написать чего-нибудь восторженно-восхитительного, но ... С таким произведением не будет созвучно.

Спасибо.

Hanaell Прекрасная леди (23 Апр 2008 21:05)

Ба-а-а-бушка.... Ті у меня самая лучша ярасказчица! Так трогательно!

Талинна Прекрасная леди (23 Апр 2008 23:12)

Самое забавное, что здесь я пишу только о том, что РЕАЛЬНО происходило! Ни капли фантастики и выдумки. Лишь чуть-чуть литературной (смею надеяться) обработки. Все люди реальны, события тоже. Только имена кое-где изменены.
Большое спасибо всем кто читает мои записки. Я очень рада, что они нравятся вам. Спасибо!

Варварка Прекрасная леди (26 Апр 2008 22:41)

Спасибо. Такие чудесные и трогательные зарисовки. Расчувствовалась до слез!

Талинна Прекрасная леди (8 Май 2008 00:38)

Сон
Ночь – она и в Африке ночь. Весь мир спит, бодрствуют только те, кому приходится работать в ночные смены – врачи, милиционеры, рабочие и прочий люд. Пока на часах двенадцать-час еще ничего, хуже, когда наступает «час волка» - от трёх до пяти утра. Самое бестолковое время. Даже те, кто перетерпел позывы к сну, чувствуют тяжелую усталость и сонное томление, от которого тянет пристроиться, где нибудь в тихом месте и закрыть глаза. И самое обидное – уснуть-то не удаётся, даже если есть такая возможность. Вместо сна тягучая дрема, от которой потом болит голова и ломит всё тело. И еще – во время такого полусна сняться такое, что потом только диву даешься – откуда что берётся.
Маленький город у моря, в котором из всей промышленности только и есть что консервный заводик, маленький, со старым оборудованием, что ломается от каждого чиха. Вот и приходится круглосуточно держать в цехах ремонтные бригады, ведь производство- то непрерывное, сырьё скоропортящееся и если встанет конвейер, неприятностей не оберешься.
Все слесари-наладчики завода охотно шли в ночные смены, только если их ставили в паре с мастером Ковалёвым. Дядя Серёга, как его звал весь завод, был мастером от бога, мог починить всё – любой станок, двигатель, конвейер, даже, как говаривали в шутку, самолет и паровоз. Был он человеком весёлым, знал множество баек и анекдотов, при этом был абсолютно не пьющим. Не смотря на кажущуюся легкость характера, мог, если было нужно, настоять на своём, стукнуть, когда надо кулаком по столу и послать по известным адресам тех, кто на это напрашивался. Дядя Серёга был женат и имел двоих, уже взрослых детей. Старшая дочь, Нина, этой весной уже подарила ему внука, а сын заканчивал школу. Жена Ковалева до недавнего времени работала на этом же заводе, у конвейера. Но сейчас Тося лежала в больнице. Дядя Серега волновался за жену, но и она сама, и врач из больницы успокоили его – хворь хоть и была запущенной, но была излечима «небольшая киста», как сказали после обследования. Перед сменой Ковалев был в больнице и разговаривал с врачом. Тот сыпал непонятными словами, был внимателен и ласков, но дяде Сереге показалось, что врач чего-то не договаривает.
Смена выдалась спокойной, ничего за ночь не сломалось, не встало, и цех тихо жужжал движком конвейерной ленты, постукивали пустые консервные банки, да тихо переговаривались у ленты женщины из ночной смены. Дядя Серега пристроился покемарить на топчане в подсобке, оставив напарника на посту.
Проснулся Ковалёв резко, как от толчка, и с минуту сидел, выравнивая дыхание и пережидая, пока в груди перестанет колотиться сердце. Проснулся он от удивительного сна, что привиделся ему за короткие десять минут отдыха. Во сне он возвращался домой с работы, и когда подошел к дому, то увидел на своём крыльце девочку лет пяти. Девочка была очень красивой: с пышными кудряшками, яркими голубыми глазами. На ней было пышное, кукольное платье с множеством оборок, маленькие ножки были обуты в белые туфельки, а на макушке красовался огромный бант. Девочка, увидев его, встала и проговорила детским голоском:
- Здравствуй, папочка!
- Папочка? – удивился дядя Серёга, - А ты кто?
- Я – твоя дочка Олечка. Только меня хотят убить.
- Убить? Кто тебя хочет убить? – растерялся Ковалёв. Он понимал, что дело происходит во сне, но и девочка, и её слова были такими реальными, что слесарь ощущал тепло детского тельца, его запах.
- Меня хочет убить мама и доктор. – Девочка смотрела на дядю Серегу огромными, полными слёз глазами. – Папочка, я так хочу жить! Помоги, спаси меня!
Посидев несколько минут, Ковалев встал и решительно направился к инженеру ночной смены. Он, не вдаваясь в подробности, отпросился на пару часов и быстрым шагом направился к выходу.
По дороге в больницу дядя Серега обдумывал свой удивительный сон и вспоминал – жена легла в больницу с «женской болячкой», как она это называла, доктор объяснял ему, что это возрастное – «климакс», и что нужна «махонькая» операция, что бы всё нормализовалось. И вот этот сон! Ковалёв все прибавлял и прибавлял ходу, не замечая, что уже почти бежит. Он влетел в больницу и увидел в приёмном отделении того самого доктора.
- Здрасьте, - растерянно поздоровался тот, - вы чего?
- Ты операцию сделал? – грозно спросил Ковалёв. – Ты мне скажи, что у Тоси было? Киста, как ты мне впаривал или что другое?
- Да не делал я операцию! – испуганно лепетал доктор. – Какая там киста! Ваша жена беременна, уже месяца четыре. Какая там операция – ребенок уже шевелится!
Ковалев смотрел на доктора и думал: «Девочка Олечка. Она сказала, что её Олечкой зовут. Как хорошо-то, что ничего с ней не сделали! А интересно, она будет такой же кудрявой как во сне или с прямыми волосиками, как Нина?»
Через пять месяцев дядя Серега гордо нёс через весь город сверток в котором тихо посапывала кудрявая и голубоглазая девочка Олечка.

Юрий Горячий кабальеро (8 Май 2008 01:49)

Талинна

опять непонятно - как отреагировать.
Написать "здОрово" как-то не вполне адекватно, "замечательно" - тоже дисгармонично, "очень хорошо" - совершенно недостаточно.

Мне кажется, это - настоящее искусство.

Спасибо.

Hanaell Прекрасная леди (8 Май 2008 08:12)

"Как реагировать, как реагировать..."

ВОСТОРГАТЬСЯ!
Восторгаться талантом моей бабушки, самой лучшей рассказчицы Дельты!

Талинна Прекрасная леди (8 Май 2008 16:50)

Юрий, большое спасибо за добрые слова
Хани, деточка ты прелесть!

Истории одного двора. История первая: О стыде и истине.
Большой двор, образованный тремя длинными домами в двенадцать этажей. Во дворе стоит окруженный забором детский сад и много места, занятого утоптанным полем, по которому мальчишки гоняют мяч, детскими площадками с качелями и горками. Настоящее приволье городской ребятне и их родителям. На краю футбольного поля площадка, ограниченная аккуратно постриженными кустами – там гуляют собачники со своими питомцами. Расщедрившиеся власти проложили асфальтовые дорожки, разбили клумбы и поставили удобные скамейки и, к гордости всех жильцов, поставили беседку с фонтанчиком. А год назад во дворе установили фонари и теперь всем можно гулять даже вечером. Не обидели и пенсионеров: у каждого подъезда стоят длинные и широкие лавочки, установлены цветники из металлических палочек и кругов. Двор получился на загляденье и на зависть всему микрорайону. Первое время жильцы и особенно молодежь, не привыкшая к комфорту и порядку, систематически ломали лавочки и качели, выкапывали цветы из клумб, били фонари. Но к хорошему привыкаешь быстро, и постепенно ломать и крушить перестали. Более того, призывы поработать во дворе в субботник не оставались без ответа – во двор выходили люди, копали, сажали, чистили и выгребали мусор. Даже бесконечные молодёжные компании, любящие ломать и мусорить, как-то перевелись. Или перевоспитались? В общем, во дворе перестали бить фонари, бросать в фонтан бутылки, да и остальной мусор по большей части оказывался в урнах, а не на газонах.
Во дворе всегда людно. Мамаши с мелкими детишками кучкуются у песочниц и горок, ребятня постарше резвиться на поле и роликодроме, устроенном на одном из субботников. Тинэйджеры с упоением разрисовывают стены гаражей из своих баллончиков – на это есть разрешение от хозяев металлических коробок. В беседке бренчат на гитаре и у каждого подъезда заседают бабушки и их малочисленные ровесники.
Время обеда. Из окон то и дело доносятся крики родителей, обращенные к чадам, с требованием явиться домой. Вот и Светлана, приготовив обед, прокричала в окно дочери вечное мамино: - Обедать!
Через несколько минуть раздалось пик-пик-пик домофона и в подъезде затопали. Светлана с дочерью Ольгой живут на первом этаже и лифт им без надобности. В дверь позвонили и Светлана, поставив тарелку с супом на стол, пошла открывать. За дверью кроме дочери она обнаружила еще двух ребятишек. Шестилетняя дочь, строго сдвинув светлые бровки, представила своих спутников:
- Мам, это мои новые длузья. – Лёлька не выговаривает букву «Р», у неё по определению врача-логопеда короткая уздечка и бедному ребёнку вот-вот предстоит подрезать эту самую уздечку. Оглядев чадо, Светлана замечает синяк на скуле, растрепанные волосы и длинную царапину на плече.
- Проходите! Мойте руки и марш за стол. – Двоих ребятишек, брата с сестрой, Светлана узнала сразу, еще бы, весь двор уже полгода живо обсуждает трагедию этих детей. Некоторые жильцы дома принимали активное участие в произошедшем, кто свидетелем, кто понятым. Дело в том, что папаша ребятишек, внешне очень приличный и вежливый дядька, оказался настоящим маньяком и монстром. Он каждый день избивал свою тихую и молчаливую жену, причем перед экзекуцией заклеивал ей рот скотчем и привязывал к стулу. Пока старший сын был дома, он остерегался действовать открыто, но Артёма забрали в армию, и тогда-то папаша развернулся. О том, что происходит в этой семье, никто не знал. Почему бедная женщина молчала? Почему ни разу не попросила помощи? Теперь уже не узнать. Садист совершил две ошибки – он слишком сильно в последний раз избил жену и заставил смотреть на это сыновей. Всего в семье было четверо детей – трое сыновей: Артём, Олег и Антон, и дочь Соня. Олег, посмотрев, как отец издевается над матерью, в отличие от Антошки не плакал. Мальчик схватил нож, который отец только что втыкал в ноги матери и молча зарезал отца. Перепуганный Антошка сообразил вызвать милицию. Обалдевшие менты увидели кухню, на которой в луже крови лежал мужчина, сидела привязанная к стулу мертвая женщина и сидя на полу, раскачивался десятилетний мальчишка с пустыми глазами. Родителей увезли в морг, Олега в больницу, а младших пригрели соседи. Спустя неделю вернулся Артём. Он похоронил мать, об отце даже не спросил. Олег находился в больнице, мальчик сошел с ума, причем врачи сказали что навсегда. Соцработники, жеманные ухоженные дамы, требовали от юноши поместить младших в интернат, но все их усилия разбились о железобетонное упорство Артёма. Он не отдал брата и сестру, устроился на работу, причем в трёх местах сразу и как мог, заботился о Сонечке и Антошке.
Прошло почти четыре месяца. Сегодня брат с сестрой впервые вышли во двор. Светлана, поглядывая в окно за дочерью, увидела, как Лёлька подлетела к Сонечке. Дочь умела легко и быстро знакомиться с новыми людьми, вовлекать их в свои игры и развлечения. Поэтому Светлана и не удивилась, увидев, что Сонечка, неумело улыбаясь, раскачивается с Лелькой на качелях, а Антошка крутит Лёлькин же обруч. Потом у Светланы закипело на плите, и она отвлеклась от наблюдений. И вот теперь дочь явилась с синяком и новыми «длузьями». Поставив на стол еще две тарелки, Светлана решила дождаться – дочь всегда рассказывала обо всем, что с ней происходило.
Подталкиваемые в спины крепкими Лёлькиными руками на пороге кухни возникли стесняющиеся ребятишки. Им хватило даже короткого знакомства с Лёлькой, что бы понять – с ней спорить бесполезно. Светлана усадила всех за стол и сказала:
- Давайте обедать.
Через несколько минут она поймала себя на том, что не ест, а смотрит на то, с какой голодной жадностью едят Антошка и Сонечка. Глянув на дочь, Светлана увидела, что и Лёлька смотрит на гостей и ужасом и состраданием. А Антошка и Сонечка быстро хлебали суп, заедая каждую ложку хлебом, и ничего не замечали. Светлана разложила по тарелкам котлеты с картошкой и, убрав недоеденный дочерью суп, поставила их перед детьми. С котлетами гости расправились также быстро, как и с супом. К компоту Светлана поставила на стол печенье – через пару минут в вазочке сиротливо лежала половинка печенюшки да крошки.
- А теперь мы пойдем играть, - Лёлька, быстро взяв себя в руки, потянула гостей в свою комнату. Там она быстро вывалила на ковер гору пушистых зверей и кукол, включила мультики, привычно пощелкав пультом телевизора, и широким жестом предложила всё это богатство гостям.
Светлана курила у окна кухни, прислушиваясь к детским голосам в комнате дочери. Ей было мучительно стыдно и больно. Она не могла забыть, как ели брат с сестрой, вспоминала их чистенькие, но такие старые футболочки, неумело завязанные хвостики Сонечки и обросшего Антошку. Она с неловкостью смотрела на свою кухню с яркими шторками, чистой мебелью и вкусными запахами и вспоминала ТУ кухню, где были мёртвые взрослые и двое мальчишек – ревущий и трясущийся в ознобе Антошка и молчащий Олег с мертвыми глазами и ножом в руках. Конечно же, потом всё отмыли и убрали, но память то осталась! Артём, убегающий из дому в шесть утра и прибегающий в девять вечера, не мог, просто не успевал, приготовить младшим еды на весь день. «Что они едят, когда брата нет дома? Китайскую лапшу? Макароны? Когда Артём успевает постирать и успевает ли? Почему тогда, сразу после беды, они еще помогали ему, но потом соседи все реже заходили в сиротскую квартиру, только справляясь у вечно спешащего Артема о делах да и проходили мимо. Почему мы такие равнодушные?».
- Мамсик! – в кухне возникла Лёлька, - а они уснули. Тошка в кресле, а Соня прямо на полу!
Светлана заглянула в детскую. Сонечка спала на ковре, обняв большую мягкую черепаху, её личико было спокойным и довольным. Антошка спал в кресле у телевизора, неудобно подогнув ногу, но и мордашка была спокойной. Светлана осторожно вытянула ногу мальчика и уложила его поудобнее.
Лёлька сидела на кухне, нахохлившись, задумчиво глядя перед собой грустными глазами.
- Мам, а я с Клыськой подлалась, - тихо сообщила она, - эта вледина обозвала лебят нищими, а Соню бледной немочью. А что такое бледная немочь?
Крыська, соседская девчонка была действительно врединой. Эта девочка умудрялась обидеть всех, кто находился рядом с ней, причем обижать она умела. Ударить словцом по больному, оскорбить прозвищем, сломать чужую игрушку, ударить. Крыську не любили, Лёлька же дралась с ней систематически, за себя и за других.
- А можно Соня и Тошка к нам плиходить будут? – дочь смотрела на Светлану строгими голубыми глазами, - и потом, мамсь, ты вчела целый пакет моих вещей наблала, ну то, что мне мало. Давай Соне отдадим, а то у неё все такое сталенькое. Я уже Сашке позвонила, он своей маме скажет и они Тошке вещей набелут.
Светлана обняла Лёльку, уткнулась носом ей в макушку. От дочери пахло привычным, родным – молоком, шампунем, яблоком и еще чем-то.
- А как они ели, - прошептала Лёлька, - мам, ты видела?
Светлана молча кивнула.
- Мамсь, давай им поможем, а? Ну, нельзя же чтоб было так, - дочь помахала руками над столом, - ведь можно же что-то сделать?
Светлана посмотрела на свою дочь. Семилетняя девочка с толстыми косичками, круглым лицом, с ямочкой на левой щечке, с ярко-голубыми глазами смотрела на мать с надеждой и ожиданием.
- Давай, - согласилась Светлана, - только вот согласится ли Артем, что бы мы помогли, вот в чем вопрос.
- Я сама с ним поговолю! – мгновенно распалилась Лёлька, - я ему скажу: плосить, да, стыдно! Но отказываться от помощи котолую тебе пледлагают – тоже неплавильно! Скажу – нам стыдно не помочь вам!
Светлана опять стояла у окна и думала: « Устами младенца… Сколько раз я слышала эти слова, сколько раз сама их говорила! И, наконец, столкнулась с ситуацией, когда эти самые слова стали действительно непреложной истиной! Иметь возможность помочь и пройти мимо, не заметить, не обратить внимания – действительно стыдно. И теперь я знаю, что и как сказать Артёму».
Артем показался минут через десять. Пробегая мимо окон Светланы, он, как всегда, поздоровался.
- Артем! Зайди к нам. Сонечка и Антон у нас. Зайди, нам надо поговорить! – женщина направилась к входной двери. По пути она заглянула в детскую – там грохотал телевизор, громко смеялись и пели детские голоса, в общем шум стоял невообразимый, еще бы, ведь в комнате с упоением играли трое детей.

Hanaell Прекрасная леди (8 Май 2008 19:42)

страшная история с почти хорошим концом...

Талинна Прекрасная леди (10 Май 2008 17:21)

Истории одного двора. История вторая: О тех кого я помню и люблю...


В поисках так нужного мне и неизвестно куда подевавшегося телефона я наткнулась на старую телефонную книжку. Старая, потрёпанная, с захватанными страницами, книжка привычно раскрылась на букве «Д» и я увидела список под заглавием «Собаки». Телефон, кличка, имя хозяев. При взгляде на него так много вспомнилось и почувствовалось. Память услужливо и быстро развернула картины, образы, ситуации, всё то, что я так прятала. Прятала, потому, что помнить было больно, до ломоты в голове и перебоев сердца. Собаки, друзья, и, самое главное, Лёся. Милый, дорогой, пушистый дорогой друг, ушедший два года назад. Я и сдалась, уселась в кресло и стала вспоминать.
Лёся появилась в моей жизни случайно, не запланировано, просто однажды я не смогла пройти мимо маленького белого комочка с огромными, выразительными глазищами. Щенков продавала пожилая женщина, у её ног тихо и грустно сидела собачка-мама, пристально разглядывавшая людей с ожиданием и надеждой. Какими были остальные щенки, я даже не увидела – Лёся, и только Лёся привлекла меня. Щенок обнял мою ладошку, прижался теплым пузиком и вздохнул так, что положить его обратно сил у меня не хватило. Я не успела доехать до дома, а у щенка появилось имя. В автобусе пятилетняя девочка, глядя на щенка, громко воскликнула: «Какая холёсяя!». Собаченыш вскинул голову и тявкнул, я повторила – Лёся! И опять довольное тявканье в ответ. Так что домой мы приехали уже с именем.
Наш огромный двор позволял гулять со щенком, не мешая ни детям, ни взрослым. Ах, с каким удовольствием носился белый пушистый комочек по высокой траве, звонко облаивая птиц, качающуюся траву, прохожих. Ей интересно было всё – цветы, пчелы, шуршащие бумажки. Лёся смотрела на мир широко открытыми черными глазищами, очаровывала всех, кто на неё смотрел.
Через пару недель на площадку, где я гуляла с Лёсей вышла Мария Сергеевна с Лаймой. Маленький ротвейлер смешно переваливался с бока на бок при ходьбе и заваливался на спину при попытках побегать – так мала была новая подружка Лёси. И моя собака, сама еще щенок, трогательно заботилась о Лайме, сочувственно повизгивая, когда та падала, радостно взлаивая, когда толстушке роте удавалось удачно прыгнуть.
Потом появилась кокеришка Бьютти, и подружек стало трое. Мы с умилением смотрели за их играми, подсовывая щенкам игрушки, приучая к первым командам. Как потешно действовала Бьютти, когда её хозяйка Таня возмущенно командовала ей, ухватившей что-то в пасть: «Фу, Бьютти! Плюнь!». «Тьфу!» - звонко выплёвывала хитрая кокеришка и весело смотрела на хозяйку.
Через месяц на площадке, огороженной кустами, уже резвилось шесть собак, все девицы, все разных пород и размеров. Они иногда ссорились из-за игрушки или палочки, но чаще играли вместе, гоняясь за мячиком или с энтузиазмом выкапывая ямки. И однажды на площадку пришел Имантс, огромный черный английский дог. Имантс был настоящим английским лордом – невозмутимым, высокомерным и чрезвычайно воспитанным. Его знал весь двор – пес был огромный, такого невозможно было не увидеть, он охранял детей на площадках, утихомиривал ссоры шумных молодежных компаний, просто показывая в жутковатом оскале великолепные клыки. Моё знакомство с догом и его хозяйкой, миниатюрной Оксаной, женщиной хоть и небольшого роста, но со стальным характером, началось с анекдота.
Живу я на первом этаже, и моя кошка Манюня, очень любила греться на солнышке, лежа на металлическом откосе подоконника. Имантс, тогда еще восьмимесячный щенок, решил познакомиться с кошкой – подошел к окну и гавкнул. Спавшая кошка от неожиданности свалилась доженку на спину и, вцепившись всеми когтями в его шкуру, взревела дурным кошачьи мявом. Перепуганный Имантс рванул вдоль дома, оглядываясь на сидящую на его спине разярённую кошку. Мы с Оксаной ловили его минут двадцать, пока мне не удалось снять с его спины Манюню, к тому времени уже успокоившуюся и явно получавшую удовольствие от верховой езды. С тех пор Имантс испытывал ко мне чувство благодарности и всегда здоровался при встрече.
Неслышно возникнув на площадке, дог внимательно оглядел копошащуюся малышню, обнюхал каждую, потом покивал головой и удалился. Но теперь каждый вечер он проведывал щенков, наблюдал за их играми, иногда разнимал поссорившихся.
Пока собаки играли мы, хозяева, разговаривали. И выяснилось, что нас связывают не только эти ежевечерние встречи. У нас были общими интересы, взгляды на политику и искусство. Мария Сергеевна помогла Тане с курсовой работой по истории архитектуры, Люда, хозяйка Долли, уже делала внутривенные уколы Оксане, а я достала сыну Антона, хозяина миттельшнауцера Литы, так нужные тому учебники по латыни. Нам было интересно друг с другом, мы обменялись телефонами, стали ходить в гости, подружили своих детей.
А собачьего народу на площадке прибавлялось. Марина привела забавного, похожего на медвежонка линзира Умку. Белый с черными пятнами ньюф был, несмотря на щенячий возраст, тяжелым, бегать ему было жарко, к тому же он был неуклюжим как все щенки и мог наступить на кого-нибудь из друзей. Поэтому Умка предпочитал сидеть или валяться, изображая укрытие при игре в прятки, или барьер, если кому-то хотелось попрыгать.
На площадке уже резвился десяток собак, но вот что было интересно – у собак четко выстроилась иерархия. Старшим, главой стаи, был Имантс, он был охранником, арбитром. Но дог был кобелём, поэтому к удивлению всех хозяев истинным вожаком стаи стала самая старшая сука – моя Лёся. Это было очень забавно, ведь белая дворняжка была меньше всех по размеру, но её старшинство и авторитет признавали все, даже Имантс. Однажды на площадку привели холёного, избалованного ротвейлера Лорда. Нам, людям, не очень нравились хозяева этого пса – новые русские, внезапно разбогатевшие, с огромными амбициями и небольшим кругозором. Пёс был точь-в-точь как хозяин – наглый, высокомерный, и, придя на площадку, тут же попытался занять первое место. Он рявкнул на кого-то из девчат, цапнул за лапу опешившего Умку и огрызнулся на Имантса.
И тут, к наглому псу подскочила Лёся, взъерошив на загривке шерсть, оскалив все свои клыки, она смотрела на Лорда и наступала на него молча, с бешеной яростью в глазах. Огромный ротвейлер струсил, он плюхнулся на землю задрав лапы и открыв живот – собачья поза полного подчинения младшего в стае старшему. Лёся, моя ласковая и нежная Лёся, укусила его до крови и отошла к Имантсу.
Шли годы, но каждый день, в девять вечера мы встречались на площадке, собаки и люди. Наши питомцы играли, гуляли, крутили романы, ссорились и мирились. А мы, люди общались. К тому времени мы уже были не просто собачниками, встречавшимися на прогулках, мы были друзьями. Более того, за эти годы мы сыграли две свадьбы: Таня вышла замуж за сына Оксаны, а я - за брата Марины, хозяйки Умки. У нас в компании рождались дети, мы вместе гуляли на свадьбах и днях рождения, встречали Новый год и веселились на 1 Мая. Мы стали настоящими друзьями.
А потом наши собаки стали уходить. Собачий век короче человеческого, они старели быстрее нас, и наступил день, когда на площадку пришла одна заплаканная Оксана. Имантс умер ночью, во сне. Лёся посмотрела на Оксану, села у её ног и, подняв голову, завыла. Плач Лёси подхватили все. Это было страшно! Стая плакала, горюя по ушедшему другу. В тот вечер мы разошлись рано. К сожалению Имантс был первым, но не последним. Однажды не пришла Лайма, зато у подъезда мы увидели неотложку – Марии Сергеевне стало плохо с сердцем. Потом Тане пришлось усыпить Бьютти, потом не стало Литы, потом… Они уходили, унося с собой нашу любовь, забирая часть наших жизней.
Настал день, когда на площадку мы пришли одни. Лёся, которой исполнилось уже десять, была еще здорова и подвижна – дворянская кровь и малые размеры помогли моему другу. И еще долгих шесть лет мы гуляли по двору, встречая друзей-людей, вспоминая друзей-собак. Мои друзья гладили Лёсю, вспоминали своих собак, и, пряча слезы, уходили. Для многих из них уход собак был страшным событием. Виктор Викторович, хозяин Рольфа, огромного ризеншнауцера, верного Лесиного кавалера, получил инфаркт после смерти пса. Умерла, так и не оправившись после смерти Лаймы, Мария Сергеевна. На площадке собирались другие собачники и другие собаки. Нас с Лёсей там встречали с радостью, новые собаки знакомились с белой дворняжкой, относились к ней с уважением, но… Это уже была не наша стая.
А потом наступил и мой черный день. Сломавшийся зуб, кровотечение, короткая операция, после которой Леся вроде и оправилась. А потом был инсульт, и Лёсю пришлось усыпить, она сама попросила меня взглядом, полным такой боли, что я сделала это. Мой дом опустел. Дочь, вся жизнь которой была связана с белой дворняжкой, рыдала, мама неделю пила сердечные капли. А у меня, от пустоты в душе, не было ни сил, ни слез. Я постаралась сделать всё, что бы забыть, не помнить, не думать о Лёсе. И мне это почти удалось. Но однажды случилось в моей жизни трудная полоса, когда решался вопрос – жить ли мне самой. И лежа в больнице, я вспомнила однажды веселый белый комок радости и нежности, несущийся со всех лап ко мне, ощутила в ладони мягкий мокрый носик и увидела полные обожания глаза моей Лёси. Она пришла ко мне из глубины памяти и снова помогла. Помогла выжить и дала сил жить дальше.
Я вытерла слезы, закрыла старую телефонную книжку и посмотрела на стену. Там висит фотография маленькой белой собачки с черным носиком и огромными черными глазами. «Привет!» - сказала я и услышала в ответ: «Хавва! Хав!».

Sanja Прекрасная леди (10 Май 2008 23:56)

вспомнила их всех... тех кого, больше нет. людей, животных. Это не просто до слез... это сильнее и больше. Спасибо. Теперь еще надо успокоиться...

Hanaell Прекрасная леди (11 Май 2008 16:18)

Знаешь, бабушка... После твоих рассказов совсем не хочется говорить. И нет слов хвалить.

Талинна Прекрасная леди (17 Май 2008 19:00)

Дочь и мать
В подъезде было темно и Анастасия, чертыхаясь с трудом удерживая тяжелые сумки в одной руке, другой пыталась попасть ключом в скважину. Ни чего не получалось. Рассвирепев, она бросила сумки на пол, запоздало вспомнив про яйца, и склонилась к замку. Отперев замок и подхватив пакеты, она ввалилась в квартиру. В коридоре горел свет, впрочем, как и на кухне, в ванной и в обеих комнатах. В большой комнате разорялся телевизор, на кухне громыхало радио, а в маленькой, завернувшись в плед, сидела Лилька и ожесточенно долбила по клавиатуре. Судя по тому, как быстро летали Лилькины пальцы, работа у неё спорилась. Её уши были прикрыты большими наушниками, и она громко подвывала в такт неслышимой мелодии.
Анастасия протопала на кухню и наконец-то сгрузила сумки на диванчик. В мойке сиротливо стояла чашка, из которой она сама утром пила чай. Приподняв крышку сковороды, стоявшей на плите, Анастасия поняла – Лилька ничего не ела. Быстро разобрав сумки и запихнув продукты в холодильник, Анастасия отправилась в маленькую комнату.
Остановившись на пороге, она осмотрелась. Кровать не заправлена, окно закрыто шторой, у компьютера громоздятся три пустых чашки, а Лилька в ночной рубашке, босая и непричесанная, увлеченно щелкала мышкой и таращилась в экран.
Анастасия вернулась на кухню, быстро включила плиту и чайник и вырубила приёмник. Она знала – когда Лилька так увлечена, трогать её нельзя, вдохновение, «рабочий азарт», как они называли такое состояние Лильки, перебивать было опасно. Проще было дождаться заминки в работе, а, судя по трём чашкам у компа, они нынче бывали.
Прошло минут сорок, прежде чем завывания у компьютера прекратились, и на пороге кухни появилась встрёпанная Лилька. За это время Анастасия успела нарезать салат, отварить любимых Лилькиных макарон и разогреть котлеты.
- О! – обрадовалась Лилька, - привет, доча! Ты уже дома?
- Мам, уже шесть часов. – Анастасия с удовольствием обняла мать. Они странно смотрелись рядом: тринадцатилетняя рослая девочка и худенькая, похожая на растрёпанного воробышка женщина. Лильке, полное имя которой было Лилиана Вениаминовна, с трудом можно было дать двадцать пять лет. На самом же деле ей было уже сорок два, но маленький рост и субтильность ребенка обманывали всех, кто впервые встречался с ней. Анастасия же наоборот, пошла в отцовскую родню – была широкой в кости и высокой. Про таких говорят – крупная девочка. Только глаза – огромные и темные, с длинными, какими-то косматыми ресницами были одинаковы и у матери и у дочери.
- А я есть хочу, - пожаловалась Лилька, - у меня с утра так хорошо пошло, что оторваться не могла!
Она по-ребячьи заглянула в сковородку и утащила котлету.
- Погоди, - строго сказала Анастасия, - садись за стол, сейчас тебя нормально кормить буду.
Лилька потерлась о плечо дочери и забралась с ногами на диванчик. Дочь быстро поставила на стол салатницу, хлеб и стала раскладывать по тарелкам макароны.
- Ты представляешь, - продолжила Лилька, прожевав котлету, - я уже всё закончила. И даже уже отослала готовую работу!
Она радостно покрутила тонким пальчиком над головой и засмеялась.
- Нет, ты представляешь, Вильямс вчера, когда прислал заказ, сказал – две недели сроку, а ра-а-з, и за один день всё сделала.
- Ну, предположим за одну ночь и один день, - поправила её улыбающаяся Анастасия, - но это неважно. Ты – молодец! Только вот есть надо всё равно!
В маленкой комнате заверещал зуммер вызова. Лилька дернулась было, но, повинуясь строгому взгляду дочери, осталась за столом. К компьютеру пошла Анастасия.
- Вильямс, – крикнула она матери и стала читать письмо, написанное по-английски, - получил работу, находится в состоянии обалдения. Доволен. Прыгает. Деньги на счет перевел. Я ему привет отстучу потом.
После котлет они пили чай. Это было не продолжение ужина, нет, чаепитие у них было ежедневным ритуалом. Крепко заваренный чай, кусковой сахар в старинной сахарнице, варенье в розеточках, сухарики и печенье – всё было торжественно и при этом очень уютно. За чаем Анастасия рассказывала про свой день, она училась в двух школах – английской и музыкальной, поэтому событий за день бывало много и говорила девочка о них охотно. Лилька же с интересом слушала, ахала, ужасалась или радовалась, весело смеялась или сочувственно куксилась в зависимости от событий. Она редко выходила на улицу и с людьми общалась большей частью виртуальным способом и поэтому рассказы дочери были для неё удовольствием.
Но сегодня Лилька много и плодотворно работала и очень устала. Настя заметила, что мать изо всех сил борется со сном, её глаза слипаются, и она с трудом подавляет зевоту.
- Иди спать, - Анастасия помогла матери выбраться из-за стола, - завтра договорим.
Она уложила Лильку в постель, подоткнула одеяло и та тут же засопела. Девочка приглушила звук у компьютер, принесла стакан сока и, оставив гореть ночник, ушла на кухню.
Прибравшись, Настя достала из сумки тетради и учебники и стала делать уроки. Закончив все дела, она заглянула к матери. Лилька спала и во сне была еще больше похожа на ребёнка.
Настя разобрала диван в большой комнате и легла. Но сна не было. Девочка вспоминала о событии, случившемся сегодня и о котором она матери не рассказала. Сегодня у школы её встретил отец. Девочка поморщилась, произнося про себя это слово – отец. Дмитрий Сергеевич Тришин – вот так и только так она называла этого человека. Когда-то давно, целых пять лет назад, они были дружной семьёй, и тогда Анастасия очень любила отца. Она, так же как и он, относилась с легкой иронией к взбалмошной, беспомощной и такой забавной матери. Та не умела готовить и приготовленная ею еда была невкусной или такой замысловатой, что есть её загадочные блюда было невозможно. Лильку вечно обманывали на рынках и обсчитывали в магазинах. На работе, где она числилась архивистом, над ней посмеивались, называли «блаженненькой» и платили гроши. А отец был сильным, уверенным в себе, очень напористым. Тогда Настю удивляла скрытая неприязнь в голосе бабушки, называвшей отца «господином». Они жили тогда вчетвером, в большой квартире, доставшейся отцу от родителей – папа, мама, Настя и бабушка. Традиция вечерних чаепитий, с беседами и спорами, шла именно от бабушки. Лилькина мама была дамой строгой, но доброй, всю жизнь проработавшей преподавателем в военной академии. Настя иногда ловила изумление во взгляде бабушки на мать. Бабушка и Лилька были не похожи совершенно: организованная, привыкшая к четкости команд и быстрому их выполнению, Таисия Андреевна и вечно встрёпанная, всё теряющая и забывающая Лилька.
Анастасия не сразу тогда, пять лет назад, поняла, что в доме что-то не так. Она думала – просто отец задерживается на работе, просто он опять уехал в командировку. Она только потом поняла, почему бабушка так смотрела на отца, почему она стала так сухо разговаривать с ним. У отца появилась другая женщина, вернее она была уже давно, просто ей надоело неопределённое положение «любовницы» и она стала требовать чтобы отец наконец-то определился: она или Лилька. И отец выбрал. Но всё это Анастасия узнала уже потом, когда ухаживала за бабушкой.
Той страшной весной они, еще семьёй, поехали на дачу. Машину занесло на мокрой дороге, и они перевернулись. Отец и Анастасия не пострадали. Больше всего досталось сидевшим на заднем сидении бабушке и Лильке. Бабушка повредила позвоночник и её парализовало, а Лилька получила сильное сотрясение мозга. За все время, пока Анастасия металась по двум больницам, дежуря то у постели бабушки, то, кормя с ложечки лежавшую пластом мать, отец ни разу не пришел к ним. Однажды, вернувшись из больницы, Анастасия не смогла попасть домой. Девочку потрясло тогда не столько беда с любимыми женщинами, а то, что отец, пока они лежали в больнице, перевез их вещи в бабушкину квартиру, поменяв в старой замки. И еще – он оформил развод. Он ни разу не поговорил, ни с ней, ни с Лилькой. Он просто вычеркнул их из своей жизни.
Бабушка пролежала два года и умерла, когда Анастасии исполнилось девять лет. За день до смерти она подозвала Анастасию и сказала ей:
- Девочка моя, я скоро уйду. Вы останетесь одни, и тебе придётся стать старшей в семье. Прости меня, внученька, я не смогла воспитать Лильку сильной. Зато у тебя мой характер и ты справишься.
После аварии у Лильки часто и сильно болела голова. Молодой еще женщине дали инвалидность, и после смерти бабушки им было очень трудно. Анастасия была еще очень мала и не всегда справлялась со всеми делами, но она быстро научилась ходить по магазинам, выискивая продукты подешевле, спорить с врачами в поликлиниках, готовить, убирать, тратить деньги, которых катастрофически не хватало. Она еще и училась на «отлично» в обеих школах. Именно её отличная учеба и помогла им выбраться из финансовой дыры. За участие в какой-то олимпиаде Анастасия получила приз – компьютер с принтером. И еще – выход в Интернет на целый год.
Именно компьютер и помог Лильке найти смысл в жизни. У неё оказался настоящий талант выискивать и находить нужную информацию, оформлять найденное в умные статьи и доклады. Лилька нашла работу в каком-то рекламном агентстве и стала зарабатывать, не выходя из дома. А потом она научилась рисовать с помощью компьютерных программ, как-то легко, играючи, выучила английский язык, и попробовала оформлять сайты. Её работы стали пользоваться таким спросом, что из далекой Англии однажды приехал толстенький джентльмен, господин Вильяис, и заключил с Лилькой контракт. Наконец-то в их маленькой семье появились деньги, и Анастасия смогла отремонтировать квартиру и купить матери профессиональную технику, дорогие лекарства и удобную одежду.
После аварии Лилька почти не выходила из дома. Приступ нестерпимой головной боли, от которой женщина теряла сознание, мог застигнуть её в любой момент в любом месте. Поэтому она выбиралась на улицу только в сопровождении дочери и только по неотложным причинам. Удивительно, но приступы случались только на улице или в поликлинике, а вот дома – никогда.
Так они и жили последний год. Про бывшего мужа Лилька ни когда не говорила с дочерью. Они вообще о нём не вспоминали, как будто его никогда и не было в их жизни, только иногда, по ночам Настя слышала, как плачет во сне Лилька и зовёт мужа. И вот сегодня он возник. Девочка вспоминала, как он старался заглянуть её в глаза, как пытался взять за руку. Он то что-то спрашивал, то начинал рассказывать о своей жизни, был суетлив и неприятен. Анастасия молчала, не отвечая на его вопросы, она просто стояла и спокойно смотрела на него своими темными глазищами. От этого равнодушного взгляда взрослому мужчине было не по себе. Рассердившись на равнодушие дочери и на собственную растерянность, он, вдруг, начал обвинять Лильку и Таисию Андреевну в каких то грехах и проступках. И тут, по-прежнему молчавшая Анастасия, развернулась и ушла.
И вот теперь девочка думала – стоит ли рассказывать матери об этой встрече? Ведь непонятно, зачем приходил бывший муж и отец, что ему понадобилось? Стало стыдно? Она вдруг услышала стон и всхлипы из комнаты Лильки. Настя быстро метнулась к матери – Лилька стонала во сне, её щеки были мокрыми. Девочка осторожно забралась в постель и, обняв худенькие плечи матери, стала гладить её по голове. Лилька, согревшись, всхлипнула в последний раз, расслабилась и задышала ровно. В темноте комнаты помигивал огонек монитора, тихо жужжал компьютер. Анастасия, лежа рядом с матерью, решила ни чего не рассказывать.
Через два часа в большой комнате прозвенел будильник. Анастасия услышала его сквозь сон, но ей было так тепло и уютно в постели, что девочка не проснулась. Зато проснулась Лилька. Она, опершись рукой на подушку, смотрела на спящую дочь и чувствовала себя счастливой. Рядом с ней спала её девочка, такая умная, такая храбрая и взрослая, такая родная и взрослая. Лилька откинулась на спину, улыбнулась и снова уснула.
Утреннее солнышко, заглянув между штор, осветило небольшую комнату, в которой, крепко обнявшись, спали две улыбающиеся женщины – Лилька и её дочь Анастасия. Они были так красивы во сне и спали так крепко, что оно решило их не будить.

Hanaell Прекрасная леди (18 Май 2008 19:10)

Как невыразимо хорошо!

Вивиана Озерная Прекрасная леди (19 Май 2008 01:24)

Боже, какие чудные рассказы! Мне, как хозяйке десятилетнего пса, больше всего, конечно, понравился собачий рассказик. Но и остальные - просто чудо!

Талинна Прекрасная леди (20 Май 2008 01:15)

Небывалое - бывает!
Господин фон Каузитц прилетел в Москву ранним утром. В аэропорту его встречал представитель австрийской адвокатской фирмы, давно работавшей в России. Фон Клаузитц дребезжащим старческим голосом потребовал организовать ему встречу с тем детективом, которому было дано задание собрать сведения о возможных наследниках. Он отказался от экскурсии по Москве, от завтрака, был сух и непреклонен.
- Я слишком стар, чтобы тратить время на ненужные мне экскурсии, тем более что я в Москве бывал. – Старик опирался на дубовую палку и смотрел на молодого адвоката строго и устало. – Я хочу сделать дело и вернуться домой как можно быстрее.
- Детектив ждет в офисе, - молодой человек не стал спорить с фон Клаузитцем, памятуя инструкцию, данную ему начальством – не спорить со стариком, ибо шестьдесят процентов акций их фирмы принадлежит ему. А с хозяевами не спорят.
В офисе их уже ждали двое русских. Они были одеты аккуратно, не отличаясь от клерков фирмы. Старику это понравилось. Понравился ему и доклад представленный детективами – четкий, ёмкий и подробный. Он задал детективам только два вопроса и отпустил их, выписав чек на оговоренную по телефону сумму. И только после этого приказал подать ему чашку травяного чая и хлебцы.
- Я хочу вернуться в Вену сегодня же. – Фон Клаузитц встал и подошел к окну. Он долго смотрел на город и, спустя несколько минут не оборачиваясь, добавил, - организуйте.
Когда самолет на Вену взлетел, молодой адвокат пробормотал:
- Старый хрыч! Но порода, характер – кремень!

Утро понедельника для Лизы началось со странного телефонного звонка. Какой-то молодой мужчина на ломаном русском языке велел ей быть дома, потому что ей привезут какой-то пакет. Половины из сказанного Лиза не поняла и потому не придала звонку ни какого значения, и скоро забыла о нём. Да и как было не забыть? Ведь утром в их квартире происходил ежедневный катаклизм под названием «сборы семейства на работу и учебу». По квартире металась Иришка в поисках какой-то синенькой сумки, Владик привычно разыскивал сначала чистые носки, затем футболку и кроссовки. Муж Сергей уткнулся в телевизор и забыл о завтраке, сама Лиза бегала за детьми помогая им в поиске, успевая сделать по дороге множество дел: поторопить мужа, проверить взял ли он бутерброды и проездной, подкрасить глаза, отхлебнуть кофе, похвалить наряд дочери и дать наставления Владику, что бы вел себя в школе хорошо. Короче, обычное утро семейства Трифоновых.
Лиза работала диспетчером автобусного парка. В полдень ей снова позвонили. Уже другой мужчина, говоривший по-русски хорошо, вежливо поинтересовался: звонили ли Лизе утром? И если да, то почему она не сделала так, как её просили? Выслушав невнятный Лизин лепет по поводу утреннего звонка, вежливый собеседник поинтересовался - когда она заканчивает работу, и в котором часу будет дома. Еще он попросил подготовить все документы, которые у неё есть, пообещав на прощанье, что её ждут очень интересные новости. Положив трубку, Лиза запоздало удивилась. Но спустя час на работе случился аврал, и она забыла и про этот звонок. А после работы она привычно забежала в пару магазинов и ввалилась в квартиру позже назначенного неизвестным собеседником времени, не обратив внимания на блестящий черный автомобиль у подъезда.
К удивлению Лизы её уже ждали. На кухне за столом сидели муж, дети и неизвестный мужчина. Увидев Лизу, он быстро встал, как-то по-киношному щелкнул каблуками блестящих туфель, и представился:
- Оскар Гендель, адвокат.- Он сделал попытку не то пожать, не то поцеловать Лизину руку, но они были заняты сумками. Покрасневший Сергей подскочил к жене и выхватил авоськи. Адвокат, поглядывая на них со смешинкой, продолжил. – Я представляю интересы Алекса фон Клаузитца, австрийского бизнесмена, ныне покойного.
- А как можно представлять интересы покойного человека? – изумилась Лиза, - ведь если человек умер, то какие у него могут быть интересы?
- Господин фон Клаузитц оставил завещание и назначил меня, как представителя юридической фирмы, душеприказчиком, то есть исполнителем своей последней воли. Но, прежде чем мы продолжим, я прошу Вас госпожа Елизавета, - Гендель посмотрел на Лизу цепко и пристально, - будьте любезны, предъявите мне ваши документы.
Оторопевшая Лиза достала из сумочки свой паспорт и, вспомнив про предупреждение по телефону, принесла из комнаты шкатулку. Из деревянного ящичка она вынула все, что там находилось – свидетельства о рождении, свое и детей, свидетельство о браке, какие-то бумажки и справки. На дне шкатулки остался только старый пожелтевший конверт. Гендель быстро, профессионально разобрал всю кипу бумаг и отложил в сторону только две: свидетельство о рождении Лизы и большой лист сложенный вчетверо, оказавшийся метрикой матери Лизы.
- У вас больше ничего нет? – поинтересовался адвокат. – По моим сведениям у вас еще должны быть документы вашего отца.
Уже уставшая удивляться Лиза молча достала старый конверт и протянула его Генделю. Тот осторожно вскрыл заклеенный пакет и достал из него старые фотографии и ветхие бумажки. Лиза смотрела, как адвокат перебирает их, разворачивает сложенные листочки, читает и откладывает в сторону. Наконец он, по-видимому, нашел то, что искал. Это оказались две фотографии и похоронка на брата отца. Лиза помнила рассказы папы о его старшем брате ушедшем на фронт в сорок четвертом и погибшем восьмого мая 1945 года. Гендель прочитал похоронку, рассмотрел старые фотографии и удовлетворённо кивнул.
Трифоновы, с интересом наблюдавшие за ним, отчего-то замерли.
- Всё правильно. – Гендель сложил бумаги и протянул их Лизе. Он поднял с пола кожаный плоский чемоданчик и достал из него пачку листов. – Это копии завещания. Оно было написано по-русски, поэтому перевода не нужно. Прочитайте внимательно и если у вас возникнут вопросы, то я с удовольствием отвечу на них.
Лиза быстро прочитала протянутые ей листы. То, что там было написано, не умещалось в сознании. По этим бумагам получалось, что неведомый умерший фон Клаузитц на самом деле был погибшим братом её отца, Алексеем Суховым. Он, не объясняя, как остался в живых и почему стал фон Клаузитцем, завещал Лизе какие-то дома и заводы, и еще огромные деньги. Вернее не сами заводы и деньги, а только проценты. Их должны были выплачивать Лизе ежемесячно или ежегодно, по её выбору. А вот к самому капиталу Лизе доступа не было. И заводами должны были управлять какие-то фирмы, названия которых Лиза с трудом прочитала, поскольку они были написаны по-немецки. Еще в бумагах говорилось о страховках, огромных суммах на отдых и приобретение недвижимости.
- Что всё это значит? - у Лизы вдруг резко разболелась голова. Ей очень хотелось понять – что происходит. И очень хотелось, что бы вежливый Гендель поскорее ушел. – Какие такие деньги? Что значит – выплачивать по выбору?
Адвокат очень быстро и четко, а, главное, понятно всё объяснил. Фон Клаузитц действительно был Лизиным дядей. Оказавшись в Австрии, он женился на девушке из очень обеспеченной семьи. За долгие годы дядя разбогател и оставил всё после своей смерти ей, Лизе. Но, поскольку, Россия очень непредсказуемая страна, сама Лиза ни чего не понимает в бизнесе, её муж оказался, по сведениям собранным дядей, неудачливым предпринимателем, то… Короче – Лиза будет получать до самой своей смерти проценты с дядюшкиного капитала. Может получать их ежегодно, а может – ежемесячно. Проценты будут разными, поскольку доходы с капитала бывают то больше, то меньше. В этом году, если Лиза выберет ежемесячные выплаты, она будет получать семь с половиной тысяч евро в месяц. Плюс ежегодную сумму на отдых всей семье. Плюс необходимую сумму, если Лиза вдруг захочет купить недвижимость, то есть квартиру.
- Мам, - зашептала Иришка, - давай выбирай ежемесячные выплаты!
Лиза посмотрела на дочь. Та активно кивала головой, делая большие глаза. Сергей, прочитав свою копию, отложил бумаги в сторону и смотрел на неё отсутствующим взглядом.
- И мне купим новый комп! – вдруг завопил Владик. Он вскочил и спросил Генделя, - это все правда?
- Да. Только нужно, что бы госпожа Елизавета подписала согласие на вступление в наследство и еще несколько документов.
Через час Трифоновы остались одни. Лиза сидела и таращилась то на стопку бумаг, то на пачки денег, оставленные Генделем на столе кухни и ничего не понимала. Все произошедшее казалось сном. Но вот перед ней лежат стопкой пачки денег в банковской упаковке. Лиза подписала согласие на ежемесячные выплаты. И тут, к полному обалдению всей семьи выяснилось, что деньги ей полагаются за шесть месяцев, с дня смерти фон Клаузитца.
- Сережа, - жалобно позвала Лиза мужа, - я не понимаю… Это что? Как?
- Лизонька, - муж присел перед Лизой, - я сам удивляюсь. Но, похоже, все правда. -
Он протянул руку и взял одну из пачек.- Это всё твоё. И будет каждый месяц. До самой смерти.
- Так мы теперь сможем купить всё что хотим? – тихо спросила Лиза. – Всё-всё?
Сергей кивнул.
- А почему ты говоришь, что это моё? – Лиза встала, - это всё наше! Ребята! Ура! Иришка, мы поедем к вьетнамцам и купим тебе тот костюмчик, помнишь, ты хотела! И Вадику! И папе машину!
- Мама, ты чудная! – захохотала Иришка, - какие вьетнамцы? С такими-то деньгами мы поедем в самый дорогой магазин.
Лиза посмотрела на хохочущую дочь, на сына, восторженно таращившегося на неё, на мужа и стала хохотать вместе с Иришкой.
- Едем в магазин! – кричал Владик, прыгая по кухне и чмокая то мать, то сестру, то отца. – Купим всего и много! И еще останется!
Ночью Лиза долго не могла заснуть. Она прислушалась к мужу, лежащему рядом и поняла - он не спит.
– Сереженька, - Лиза тихо тронула мужа за плечо, - ты не спишь?
- Нет, - ответил Сергей и повернулся на спину.
- Сереженька, - она подбирала слова, чтобы спросить самое важное, то, что беспокоило её весь вечер, - ты меня не бросишь? Ну, не надо, пожалуйста, я тебя очень прошу! – и она в голос заревела.
- Дурочка ты моя. – Сергей обнял жену. – Ну, куда я без тебя. С чего только тебе в голову такая глупость пришла!
- Да, ты весь день был такой… Смурной и сердитый, - Лиза громко всхлипывала, - и на меня смотрел в магазине так…
- Я так на тебя смотрел, потому, что ты такая красивая была в этом платье. Молодец Иришка, что тебя заставила его купить! – муж поцеловал мокрое Лизино лицо.
- Оно такое дорогое, жуть! А до зарплаты еще неделя, - затараторила Лиза и, вспомнив вдруг, захихикала. – Вот дура-то, я опять забыла!
- Спи, завтра на работу рано, - Сергей вдруг затрясся, заходясь в неудержимом смехе, - спи, миллионерша! А то на работу проспишь! Вот смеху то будет!
Лизе снился удивительный сон в котором намешалось всё - вежливый адвокат ел на их кухне не любимую Владиком манную кашу, Иришка почему-то в старом пальто и с огромной золотой цепью на шее, Сергей во фраке с будильником в руках и бумаги, бумаги, бумаги. Они летали по квартире, ползали по столу, плавали в мойке и что-то шептали. Лиза во сне открыла окно и влетевший ветерок вымел из квартиры все бумажки, они вылетели из окна как-то радостно, а вслед за ними в это же окно улетел перемазанный манной кашей Оскар Гендель. Лиза закрыла окно и засмеялась. И тут зазвонил будильник. В квартире Трифоновых начался привычный утренний катаклизм - сборы семейства на работу и учебу.

Вивиана Озерная Прекрасная леди (20 Май 2008 02:17)

Я тоже так хочу! И работу бы не бросила))

Думатель Прекрасная леди (29 Май 2008 03:50)

Дорогая Талинна! Только что прочитала Ваши рассказы, обрыдалась. У Вас настоящий талант. Неужели всё, что Вы пишете у Вас или Ваших знакомых было на самом деле? Последняя история мне кажется несколько фантастичной, больше похоже на мечты о недосягаемом достатке. Скажите, а мальчик сошедший с ума навсегда - это тоже было на самом деле, или он всё-таки выздоровел? Сколько-то лет назад я прочитала в какой-то газете, наверное в "МК", историю, как в одной квартире умерла молодая женщина, одна воспитывавшая двоих малышей. Дня через три милиция вскрыла квартиру. Дети были на трупе матери. Младший ребёнок лет двух-трёх был жив, старший - умер, как в газете было написано, - "умер от горя". Почему-то история, где ребёнок сошёл с ума, напомнила мне эту историю из жизни, хотя в Вашем рассказе, наверное, мальчика больше потрясло убийство отца, совершенное им самим.

Вивиана Озерная Прекрасная леди (29 Май 2008 11:54)

Думатель, ага, так и знала, что тебе понравится!

Hanaell Прекрасная леди (29 Май 2008 12:49)

дорогая бабушка! Как всегда - восхитительно!

Талинна Прекрасная леди (4 Июн 2008 12:32)

Думатель писал(а):
Неужели всё, что Вы пишете у Вас или Ваших знакомых было на самом деле?

"Записки усталой москвички" - это реальные истории. Изменены имена, чуть обработаны сюжеты, но все о чем написано - было. Дима из истории О стыде и истине, к сожалению болен необратимо. Самое удивительное то, что девочка, бывшая свидетелем всего и младший брат, остались нормальными. Детская психика, особенно женская, пластична. А Лиза с семьёй так и живут в нашем доме, внезапный достаток не испортил их, что удивляло некоторых особо заинтересованных граждан.
Хотела поместить следущую историю про конфликт поколений, но пока записывала то, чему была свидетелем, история вдруг изменилась и совсем не так, как можно было ожидать. Перепишу и вскоре будет новая история.

Талинна Прекрасная леди (19 Июн 2008 18:43)

Истории одного двора. История вторая: Горит свечи огарочек...

Вечером восьмого до Гошки дозвонился Костян и подтвердил, что завтра все идут на шашлыки. Сбор был назначен у Гошкиного подъезда. Обговорив, что нужно нести лично ему, Гошка бросил трубку и обрадовано заскакал по квартире. Выход на природу они планировали давно, но всё как-то не складывалось: то у одного, то у другого члена их компании возникали трудности и проблемы. Да и то сказать – весна, экзамены на носу, у Гошки и Сереги – сессия и курсовые, у девчонок были свои заморочки, и выбраться все никак не удавалось. И вот завтра они идут, будет костер, шашлыки, гитара и прочие прелести пикника.
Гошка выскочил из дома, с размаху бухнув дверью, и напоролся на бабок, сидящих на лавочке у соседнего подъезда. С этим «сплетсоветом», как называли Гошка и его друзья пенсионерок, у них была давняя и взаимная неприязнь. Бабки вечно занимали удобную длинную лавку, сидели подолгу, обсуждая свои, никчемные с точки зрения ребят, проблемы и всех, кто проходил мимо. Их не устраивало все – курение ребят и их громкий смех, одежда и музыка, язык и «общий уровень невоспитанности», по выражению Флоры Семеновны, самой ядовитой из старух. Бабки зудели, ругались и, что самое неприятное, отлично зная родителей всех ребят, охотно и с удовольствием стучали им на отпрысков. Ребята в долгу не оставались – нарочно громко включали музыку в своих плеерах, курили напоказ, мусорили прямо на глазах у вредных старух, доводя тех до белого каления.
Гошка проскочил мимо, ругнувшись про себя – ему предстояло купить в магазине три двухлитровые бутылки пива и пронести их домой на глазах у ненужных и вредных свидетелей. Возвращаясь назад, он с радостью увидел, что на лавке остались только две бабки, причем самые мирные. С одной из пенсионерок, Галиной Михайловной, он даже здоровался, если не было поблизости друзей. Три года назад она приходила к ним домой и делала ему, по просьбе Гошкиной матери, уколы. Он тогда покрылся противными прыщами, причем весь – и лицо, и спина, даже на животе и бедрах пламенели и зудели красные бугорки. Ему тогда прописали колоть витамины и какое-то лекарство. Галина Михайловна, сполоснув руки и наполнив шприц, строгим голосом велела Гошке повернуться к ней спиной. Гошка уколов не боялся, но, как всякий нормальный человек, боли остерегался, тем более что медсестра из поликлиники делала уколы очень больно.
А тут ему слегка сдернули вниз штаны, обнажив только верх ягодицы, и слегка шлепнули по ней.
- Ну, и долго ты еще стоять будешь? – насмешливо спросила его старуха, - всё уже, натягивай штаны обратно!
Галина Михайловна делала уколы так, что почувствовать их было почти невозможно, по крайней мере, сам Гошка отчетливо ощутил укол только на десятый раз. Потом отцу понадобились внутривенные вливания, и мать снова позвала старую медсестру. Отец тогда говорил с уважением: «Профессионал! Высокий класс!» и Гошка с ним соглашался.
Вторая из старух, Вера Сергеевна с третьего этажа, была почти глухой и потому выходки ребят с громкой музыкой и воплями её трогали мало, а посему она и не цеплялась к ним.
Девятого мая, в девять ноль-ноль, Гошка и другие ребята нетерпеливо толкались у подъезда, поджидая опаздывающих девчонок. Те, как всегда, задерживались.
Гошка сидел на лавочке, стоящей на высоком крыльце пятого подъезда и, греясь на солнышке, оглядывал окрестности. Три двенадцатиэтажных дома ограничивали большой двор, засаженный цветами, детские площадки сверкали свежей краской, на роликодроме был слышен стук скейтбордов и крики мальчишек.
Сверкнув стеклом, открылась дверь углового подъезда, и Гошка увидел, как из него выползают члены «сплетсовета». Он только собрался пошутить по их поводу, но, присмотревшись к старухам, промолчал. Его остановил невообразимо торжественный вид старшей из бабок, Флоры Семеновны. Сколько ей лет, точно не знал никто. «Где-то за восемьдесят», - говорила мать Гошки. Флора Семеновна, невысокая, сухонькая бабка с выкрашенными в рыжий цвет волосами, с вечной нелепой шляпкой на макушке, сегодня была одета в темно-синий пиджак на котором было прикреплено множество орденов и медалей. Оторопевший Серега прошептал: «Ну не фига ж себе!», и вытаращил глаза – поверх всех наград гордо посверкивала золотая звездочка. «Герой Советского Союза», - пробормотал Гошка. Друзья переглянулись. Но на этом открытия не закончились. Рассматривая усевшихся старушек, ребята увидели – на груди каждой из них были награды, их было много. Ребята издалека не могли рассмотреть и узнать все, но не увидеть полный комплект ордена Славы на груди глухой Веры Сергеевны и трех орденов Красной звезды на кофте Галины Михайловны было невозможно.
Гошка впервые за все время присмотрелся к старухам повнимательнее. Он увидел тяжелую походку опирающейся на два костыля Галины Михайловны, то, как медленно и осторожно садится на лавочку бабка Таня с седьмого этажа, как болезненно морщится, задев себя по ноге собственным костылем, старая Флора. «Они очень старые и больные. И наверно очень устали за свою жизнь, ведь в ней было столько разного. Надо же, а ведь никто не знал, что Флора – Герой. Да и у остальных: вон какие иконостасы на груди», - думал Гошка. Ему вдруг стало нестерпимо стыдно, за недавнюю выходку, когда, обидевшись на старух, они включили тяжелый рок в квартире Сереги, выставив динамики на подоконник. Да, в тот вечер бабки сбежали с лавочки быстро, и обрадованные ребята заняли её. «Мы весь вечер ржали, вспоминая как вытурили старух. Дураки! Боже, какие мы дураки!», - Гошка искоса глянул на друзей и понял – они сейчас думают о том же. И им тоже стыдно.
Тут из арки выскочили Олька и Иришка. На плечах девчонок болтались рюкзаки, а в руках они несли цветы. Девчата, помахав друзьям, подошли к старухам.
- Мы поздравляем вас с Днем Победы, - звонко произнесла Иришка. Она быстро раздала старухам гвоздики и, оглянувшись на ребят, добавила, - вы нас извините, пожалуйста!
Уже в лесу, у костра, Иришка рассказала:
- Мне моя мама рассказала про Флору, Галину и остальных. Откуда она про них узнала – понятия не имею, но только, - Ирочка поморщилась, - когда я вчера матери на бабок пожаловалась она мне все и вывалила – про то, что Вера Сергеевна еще девчонкой партизанила, потом в плен попала и её расстреливали. Про Галину Михайловну, которая с семнадцати лет на фронте была, раненых вытаскивала, потом в госпитале работала, потом в институте училась и в Афгане была. Она, между прочим, майор медицинской службы! А я-то думала, что она просто медсестра. А Флора летчицей была. И так мне плохо стало, когда я все это слушала!
- А что же раньше, ну, в прошлом году, мы ничего такого не видели? – спросил Серега, и сам ответил на собственный вопрос, - маленькие еще были, наверно.
- Да они еще в прошлом году разъезжались на встречи, - Иришка крутила в руках недоеденный шашлык, - а в этом году, мама говорила, что из полка Флоры никого не осталось, а остальные настолько плохо себя чувствуют, что уже никуда поехать не смогли.
Ребята возвращались рано, как-то не задалось веселье в лесу. У подъезда уже никого не было, только из окон на первом этаже, где жила Галина Михайловна, доносилось пение. Пели старухи. Ребята прислушались:
«Горит свечи огарочек,
Гремит недальний бой,
Налей, дружок, по чарочке,
По нашей фронтовой..» - выводил чистый голос. Гошка с удивлением узнал голос Веры Сергеевны. «Надо же, глухая, а как поёт» - подумал он. Друзья быстро распрощались и разошлись по домам.
Одиннадцатого мая, в семь вечера в квартиру позвонили. Мать Гошки открыла дверь и спустя некоторое время парень, занимавшийся в своей комнате, услышал невнятные возгласы и разговор из коридора. Когда заинтересовавшийся Гошка вышел в кухню, первое что он увидел – на столе стояла старая тарелка со сложенным уголком желтым блином, парой конфет и маленькой стопкой, накрытой кусочком черного хлеба.
- Гош, - всхлипнула мать, - Флора Семеновна умерла. И Вера Сергеевна.
- Когда? – растерянно спросил Гошка.
Соседка, принесшая нехитрое поминание ответила:
- Девятого. Флора пришла с праздника и, не раздеваясь, прилегла. Так её и нашли утром – одетую, со всеми орденами, - женщина всхлипнула. – А Верочка – ночью, во сне. Сегодня мы их и похоронили.
Мать, быстро вытирая слезы, отломила кусочек блина и морщась стала жевать. Отец сгреб с тарелки конфеты и протянул их Гошке. Тот взял и стал внимательно разглядывать фантики, а в голове крутилась мысль: «Не успел, не успел!»
- Чего ты не успел? – спросил отец. Оказывается, Гошка проговорил эти слова вслух.
А парень и сам не мог понять – чего же он не успел? Извинится перед старухами? Поздравить? Поблагодарить? Он пытался понять: почему ему так мучительно стыдно и так хочется плакать. А в ушах звучал чистый голос глухой Веры Сергеевны:
«Налей, дружок по чарочке,
По нашей фронтовой,
Не тратя время попусту,
Поговорим с тобой!...

Hanaell Прекрасная леди (19 Июн 2008 20:40)

ах, бабушка....
Как много мы не успеваем....

Ксель Прекрасная леди (20 Июн 2008 06:12)

вспомнила всех кому не смогла сказать спасибо и от этого стало еще более грусно

Думатель Прекрасная леди (12 Июл 2008 03:02)

Грустный рассказ, "заставляет задуматься оставшихся в живых"...
Талинна, пишите ещё, у Вас очень здорово получается. С тех пор как первый раз почитала Ваши рассказы, каждый раз, заходя на сайт, обязательно проверяю, а не появилось ли у Вас что-нибудь новенькое. Спасибо.

shamAnka Прекрасная леди (12 Июл 2008 15:20)

Таллина! Солнце ясное, прости, никак не могла собраться с мыслями *покосилась на твою подписьWink* и откомментировать.
Рассказы замечательные.
Интересные, живые, заставляющие думать, плюс к тому - написанные очень хорошим языком.
Да, такую прозу сейчас издать невероятно трудно...
Но я надеюсь однажды увидеть их на прилавке книжного. Удачи, сил и огня.

elena Прекрасная леди (12 Июл 2008 21:26)

Таллина! Прочла все разом, под конец разревелась. Спасибо тебе.

Талинна Прекрасная леди (13 Июл 2008 03:07)

Надежда: маленькая повесть

За двадцать лет работы в больнице, Надюша выработала для себя несколько важных правил. Во-первых, ничему не удивляться: ни диагнозам, ни звучным именам некоторых пациенток, ни нарядам больных, ни их капризам, короче — ни чему. Во-вторых Надюша научилась вести себя с больными по принципу: «пациентка — медсестра». Все взаимоотношения с женщинами, лежавшими в радиологии, были на уровне: «Иванова-Петрова-Сидорова! Сдайте анализы! Пройдите в смотровую! Примите лекарство! Вам нужно лечь, сейчас процедурная сестра поставит вам капельницу!», и всё. Она научилась слушать, но не слышать жалоб больных, их бесконечных рассказов о боли, болезни, их семьях, детях и мужьях, весь тот поток чужой, ненужной ей, Наде Зверевой, информации. И, наконец, самое главное правило — не вступать с больными в дружеские отношения.
Эти правила Надя придумала себе не от того, что была равнодушной женщиной, нет, как раз наоборот. По молодости, в первые годы работы в окнологическом отделении, Надя жалела женщин, лежавших в её палатах, переживала за них, сочувствовала, даже плакала иногда. Но потом поняла — больных много, их с каждым годом становилось всё больше и больше, а она одна. «Всех не согреешь, не отжалеешь, а вот своё сердце сорвешь и нервы измотаешь», - решила когда-то Надя и стала отличной медсестрой. Исполнительной, в меру заботливой, легко встречающей очередную несчастную пациентку, и также легко расстающуюся с ними.
Но, однажды, в мае, все железобетонные принципы Надежды, её правила и выдержка, дали слабину. Причем сразу с тремя больными. И если в отношении одной из них всё было более или менеее понятно — Натэлла тоже была медсестрой и работала в больнице, пусть другой, но в больнице, и тут свою роль сыграла профессиональная солидарность, то в отношении двух других женщин все было сложнее.
Они пришли в отделение в течение одной недели. Первой появилась Лана. Невысокая, полная, с бледным лицом и белыми волосами, постриженными хорошим парикмахером, настоящая бизнесвумен. Деловая, с печатью вечно занятой дамы, она была очень возмущена в тот день. Возмущалась Лана прежде всего своим организмом: как он посмел занедужить, а она именно так назвала свою болезнь, именно тогда, когда у неё столько дел — новые контракты, переговоры, встречи и прочие дела. Другим источником недовольства Ланы были врачи: что значит нельзя вылечить дома? Почему она, занятая деловая женщина, должна тратить время на лежание в больнице? Возмущалась Лана не долго, до разговора с врачами. Она была женщиной умной и сразу поняла всю опасность своего положения: рак, последняя стадия, та непонятная язва на копчике, что появилась недавно и так докучала ей — метастаз, а вздувшиеся лимфоузлы еще одно подтверждение диагноза. Понять-то она поняла, но стиля жизни не изменила даже в больнице. Соседки по палате уже на второй день пожаловались заведующей отделением на непрерывные звонки Ланиного мобильного, на горящую почти до утра лампочку над её кроватью, при свете которой она то что-то считала на калькуляторе, то что-то писала в ноутбуке. Выслушав замечание Мирры Львовны, Лана перебралась с телефоном, калькулятором и компьютером в холл и там развернула филиал своего офиса. Правда проработала в таком темпе женщина не долго, до третьего сеанса облучения. В тот день её привезли после процедуры в кресле, обессиленную, с синяками под глазами. Лана отключила телефон и впервые за время пребывания в больнице пролежала в постели весь день.
А на следующий день в отделение пришла Лина. В отличие от Ланы, эта женщина была высокой и худой. И она уже всё знала про свою болезнь, про то каким будет лечение и чем оно будет сопровождаться. Лина была администратором в каком-то офисе, привыкшей держать себя в руках, сдерживать эмоции. Всегда спокойная, доброжелательная, с вечной улыбкой на лице, Лина была похожа на англичанку Меридит, работавшую в радиологии по обмену студентами и интернами. Когда пришедшая на дежурство Надюша разбирала процедурные листы, она наткнулась на лист с фамилией Лины и поразилась — той было назначено облучение с дозами на грани возможного. Надюша влезла в карту и прочитала там все результаты обследований и анализов. Два десятка лет работы в отделении помогли ей понять, что положение спокойной и улыбчивой женщины не просто тяжелое, оно, по сути, безнадёжно. К тому же, в отличие от большинства пациенток, Лина еще и испытывала сильную боль. Когда Надя подняла голову от карты, она увидела в холле Лину. Та со спокойным лицом, четким и ясным голосом объясняла что-то соседке по палате. Почувствовав взгляд медсестры, Лина взглянула на неё и улыбнулась, и в этой улыбке было столько доброты и спокойствия, что Надюша вздрогнула от жалости и сочувствия.
Натэлла, жгучая брюнетка с троднопроизносимой грузинской фамилией, пришла в отделение в дежурство Надюши. Она профессионально ответила на вопросы медсестры, тут же сообщила, что она тоже медик, что работает в больнице, в приёмном отделении и, с милой улыбкой на лице, потеряла сознание у стойки поста. Когда она пришла в себя, то тут же поинтересовалась — где в отделении можно покурить. Положение Натэллы было очень серьёзным, её болезнь возникла быстро, также быстро развилась в чудовищную опухоль и дала метастазы.
На пятиминутке, заведущая отделением Мирра Львовна, сообщила врачам и медсестрам, что положили трёх больных, очень тяжелых, почти безнадёжных. Она потребовала от сестер, чтобы те внимательно смотрели за Ланой, Линой и Натэллой. Все помнили прошлогоднюю историю с пациенткой, которая выпрыгнула из окна, когда четыре недели облучения не дали положительных результатов. Разбирательство тогда вымотало нервы всем — врачам, сестрам, санитаркам и даже охранниками. Повторения подобного не хотел никто, поэтому за тяжелыми больными смотрели очень внимательно и без напоминаний заведущей.
А смотреть за этими дамами было и трудно и интересно. Когда они впервые встретились в курилке, произошла громкая ссора. Лана, уже испытавшая «прелести» облучения, обругала больницу. Натэлла тут же, с места в карьер, встала на защиту врачей и персонала. Слово за слово, дамы разругались вдрызг, чему еще очень поспособствовали кавказский темперамент одной и деловая самоуверенность другой.
- А вот послушайте по этому поводу есть анекдот, - спокойно, как будто и не было ни каких громких слов и ругани, вмешалась вдруг Лина и рассказала очень смешную историю про двух поругавшихся дам. Все, кто был в курилке, рассмеялись. Лана и Натэлла хохотали наравне со всеми, обе досмеялись до слёз, всхлипывая на плече друг у друга, а Лина, со спокойной улыбкой наблюдала за ними. С тех пор все трое стали неразлучными.
Их положили в разные палаты, но женщины старались держаться вместе: в столовой, на процедурах, на коротких прогулках, в курилке. Они вроде и не прилагали к этому каких-то усилий, не договаривались о встречах. Их просто тянуло друг к другу. Надя впервые за много лет стала внимательно слушать что говорят эти женщины о себе, своей жизни, о семьях и друзьях. Палаты радилогического отделения находились в старом, пятиэтажном, корпусе, но в нем больные просто лежали, приходя в себя после облучения, а вот лечение происходило в другом корпусе больницы. Чтобы попасть туда приходилось спускаться с пятого этажа, проходить по длинному переходу в дрогое здание, потом выходить на улицу и только потом заходить в лечебный корпус. Большинство пациенток совершали это ежедневное путешествие самостоятельно, но тяжелых больных, таких как Лана, Лина и Натэлла, сестры отвозили на облучение и обратно в креслах-каталках. Дорога в один конец занимала минут пятнадцать-двадцать и за это время больные успевали много рассказать о себе.
Первой, кого повезла на облучение Надюша, была Натэлла. Она весело жестикулируя, с каким-то детским недоумением, поведала медсестре историю своей болезни. Натэлле удивительно не повезло — как и все работники больницы она прошла в декабре диспансеризацию.
- Нет, ты понимаешь, всё было нормально, - быстро говорила она, - а потом, в конце апреля, в приёмное отделение привезли бомжиху. Да такую пьяную и буйную! Она с каталки свалилась и спьяну драться стала. Мы её принялись поднимать, вот тут она мне ногой в живот и заехала. Да так больно! У меня вдруг кровотечение открылось. Наши меня на каталку и к нам же в хирургию откатили. Там ретнтген, то да сё. Гляжу я на докторов, а они глазки от меня прячут, темнят чего-то. Ну, я на них быстренько так наехала, говорю — выкладывайте, чего это со мной. Ну, мне и выдали — опухоль, говорят, у тебя. Она от удара этой чокнутой и закровила. Я им — какая может быть опухоль? Я же пять месяцев назад у вас же осмотр проходила, всё нормально было! А они мне и отвечают — не знаем, сами в непонятках. Ну, наш главный с вашим переговорил, меня сюда и отправили. Нет, Надюш, ты мне скажи — как такое может быть: полгода назад — ничего, а сейчас, в мае - последняя стадия?
От необходимости отвечать Надежду спасло то, что они уже добрались до лечебного корпуса, и пока она ждала Натэллу, что бы отвести её в палату, в голове крутился невысказанный ответ: «Да, девочка моя, такое бывает. Редко, но бывает. Врачи между собой называют это ураганным развитием опухоли. Тебе, бедняжка, просто не повезло. А может быть опять сработало это треклятое правило: медики даже насморком болеют с чудовищными осложнениями. А тут такая болезнь. Может так, а может тебе просто так не повезло, а судьба такая? Жаль что так уж тебе выпало».
Вернувшись в отделение, Надя и Натэлла попали в эпицентр грандиозного скандала, с криками, руганью и даже слезами. Главной причиной всего этого безобразия была, как ни странно, спокойная и вежливая Лина, а участниками - её лечащий врач, молоденькая Ирина Юрьевна, заведущая отделением, медсестра Тоня и практиканты. Вслушавшись в гвалт Надюша поняла — Лина категорически, наотрез, отказывалась от передвижения в кресле. Она спокойно и твердо стояла на том, что на лечение будет ходить сама, пешком. Разве только спускаться с пятого этажа будет не по лестнице, а на лифте. Её не убедили ни доводы врачей, ни слёзы обиды Тони. Лина внимательно слушала всех, потом взглянула на часы — подходило время её очередного сеанса, - развернулась и вошла в лифт. Все остолбененло смотрели на захлопнувшиеся за упрямицей двери и молчали.
- Надежда! Отправляйтесь за ней, - голос заведующей отделением дрожал от ярости, - возьмите кресло. Оно ей понадобится потом, после лечения.
Мирра Львовна развернулась и удалилась в кабинет, громко захлопнув за собой дверь. Остальные участники скандала, подождав минуты три, тоже разбежались по своим делам.
Надя догнала Лину уже в переходе. Она не стала уговаривать женщину, а просто молча шла рядом с ней, волоча за собой погромыхивающее кресло. Лина покосилась на медсестру, потом улыбнувшись сказала:
Я все понимаю. И знаю — оно, - Лина указала на кресло, - мне понадобится. Но не сегодня-же. Ведь только второй сеанс. И стоило так спорить?
- А чего Тоня ревела? - поинтересовалась Надя.
- А ей велели меня силой усадить, - рассмеялась Лина, - а я ей и говорю — не лезь, а то стукну!
И что, действительно бы ударила? - удивилась Надя.
- Да ты что! Я же пошутила, еще и глаза такие страшные специально сделала, - и женщина скорчила зверскую рожицу, показав какие глаза она сделала. - А Тоня в голос как заревет! Вот чудная девица.
Лине еще два дня удалось доказать всем, а прежде всего самой себе, что она может вести себя как здоровая женщина, ну а потом... Потом начали действовать ударные дозы облучения, появилась дикая слабость, сухость во рту и прочие прелести столь жесткого лечения. Все три приятельницы теперь большую часть времени проводили в курилке или холле. Они, не смотря на плохое самочувствие, всё время либо смеялись, рассказывая анекдоты и смешные истории из своей жизни, либо спорили, либо что-то обсуждали.
Как-то вечером, когда большая часть больных уже спали, а Надюша убиралась в процедурке, туда заглянула Натэлла и нарочито таинственным шепотом поинтересовалась:
Слышь, коллега! У тэбя гидроперит есть? В таблэтках?
Есть, - удивленно ответила Надя, - а тебе зачем?
- Волосы красить будэм! - Натэлла, говорившая на русском как истинная москвичка, тем не менее любила, время от времени, поиграть грузинским акцентом. - А то тут в больнице, совсэм от моды отстали!
Надюша, прихватив упаковку таблеток, направилась к душевой. Там раздавались приглушенные голоса и смех. Посреди комнаты на табуретке сидела Лана, закутанная в простыню. Над её волосами с ножницами в руках колдовала Лина. Она так ловко и профессионально стригла подругу, что оставалось только удивляться. Зеркало в комнате было только одно, и укреплено оно было высоко на стене, так что видеть себя Лана не могла.
- Ты смотри, только не перестарайся, - жалобно просила она Лину, - я ведь в очень дорогом салоне стригусь.
-Не бойтесь, клиентка, - протараторила Лина, - усё будет как в луччих домах Ландону и Парыжу!
Умирающая со смеху Натэлла с удовольствием наблюдала за процессом. Увидев Надю, она обрадовалась.
А вот и представитель фирмы «Лонда-раоколор»! - возвесила она.
После стрижки, действительно удавшейся Лине, Лану волосы Ланы обесцветили до ослепительно белого цвета. И, как ни странно, ей это очень шло. Яркий и чистый цвет волос отвлекал взгляд от серого лица и кругов под глазами.
- Послушайте-ка, представитель, - вкрадчиво поинтересовалась Лина у Нади, - а что это у вас на голове? Как называется сие безобразие? - и она стянув шапочку с головы медсестры, взлохматила той волосы. - А ну-ка, садитесь.
Импрвизированная парикмахерская закрылась далеко заполночь. Лина подстригла и Надю и Натэллу, а они высветлили ей волосы - «перушками», как назвала это Натэлла. После стрижки и покраски они все: три пациентки и медсестра, отправились в сестринскую пить чай.
--Как хочется жить, девочки! - неожиданно, прямо посреди веселого разговора, вдруг сказала Натэлла. - Я только когда сюда попала, поняла — как прекрасно жить. Даже так, как я раньше жила, до болезни — работать до дикой усталости, ругаться с мужем, радоваться дочкиным пятеркам, считать копейки до зарплаты, штопать драные джинсы и лопать дрянную колбасу. И жить!
Все замолчали. Надя посмотрела на женщин и увидела — все думают так же. У всех на лицах и в глазах светилось желание — жить! Они молчали, потом как-то быстро собрались и разошлись по своим палатам.
А назавтра Наде позвонили из дома: пришла телеграмма от отца — мама заболела и лежит в больнице. Она уехала, не успев ни с кем попрощаться. Вернулась Надюша через три недели и не застала ни Ланы, ни Лины, ни Натэллы. У других сестер она узнала — через два дня после её отъезда у Натэллы отказала почка и её срочно перевели в другую клинику, Лану и Лину после курса облучения выписали на реабилитацию и со дня на день они должны вернуться.
Но женщины не появились ни через день, ни через неделю. И именно Надежда получила распоряжение от Мирры Львовны — позвонить им домой и узнать, почему они до сих пор не явились на лечение.
У Лины телефон не отвечал. А у Ланы трубку сняли, и чей-то женский голос равнодушно сообщил — Лана умерла, две недели назад, отказало сердце. Надя осторожно положила трубку и отправилась к заведущей отделением. Кабинет Мирры Львовны ноходился в лечебном корпусе, и всю дорогу до него Надя повторяла про себя слова: «Умерла. Отказало сердце. Умерла. Отказало сердце». Когда она шла по длинному переходу её окликнула приятельница из приёмного отделения:
- Надь! Привет! Давно тебя не видела, ты уезжала, да? Слушай, у вас в отделении больная лежала, помнишь — грузинка? Она тоже, как и я, в приемном работала, в другой только больнице. Так вот, знаешь, она умерла — в институте на Каширке, мне сегодня подруга из той больнице позвонила, вот иду к вам сообщить.
В голове у Надюши вдруг что-то взорвалось и она потеряла сознание. В себя она
пришла уже в палате, в терапии. Ей сообщили — резко поднялось давление, гипертонический криз, но все нормализовалось, ни чего страшного. Продержали в больнице пару дней и выгнали в отпуск.
После отпуска Надя в больницу не вернулась. Даже заявление об увольнении туда отвез муж. Он, глядя на неё то на рыдающую, то тупо сидящую у телефона и набирающую один и тот же номер, понял все. И взял на себя и разговор с больничным начальством и оформление бумаг.
Надя устроилась в поликлинику. Работы было много, к тому же сын заканчивал школу, болели то её родители, то свекровь — времени у Нади на воспоминания не было. И она очень этому была рада. Вспоминать было больно. Только однажды, год спустя, она, проезжая по делам мимо своей больницы, задала себе вопрос: «Почему именно эти три женщины так глубоко вошли в мою жизнь? Ведь знала я их всего ничего — два месяца! Ну почему именно они, их жизнь и смерть, так перевернули меня?». Надя смотрела сквозь пальное окно, но не видела улицы — перед глазами снова и снова появлялись они: Лана с белыми, только что постриженными и выкрашенными волосами, смеющаяся черноглазая Натэлла и спокойная, улыбающаяся Лина. Почему за двадцать лет работы в больнице, именно их судьба так задела её? Ответа она так и не нашла.
Через год Надюше позвонили из радиологии — отделению исполнялось пятьдесят лет и больничное начальство устраивало праздник. Приглашали всех, кто когда-либо работал в отделении, и Надя согласилась приехать. Больница встретила её привычными запахами, знакомыми лицами. Надя была рада увидеть всех, с кем так долго работала и её тоже были рады. На празднике было много воспоминаний, подарков, разговоров, новостей. И самую важную для неё новостьНаде сообщила Мирра Львовна.
- Ты тогда уволилась, и не знаешь — тебя разыскивали. Помнишь, в отделении трёх больных положили перед твоим увольнением? Тяжелые еще очень были? Двоих мы не вытянули, а одна, самая безнадежная между прочим, - выбралась! Она у нас еще три месяца лежала, такую дозу девочка хапнула не без моей помощи — жуть! А что было делать? Химия ей была противопоказана, хирургия тоже, вот и облучали до облысения.
- Миррочка Львовна! - взмолилась враз взмокшая Надя. - Милая! Не надо про облучение, скажите — она что, жива? Лина жива?
- Ну да, я тебе про то и говорю — жива и даже здорова, ну, насколько это можно. Опухоль мы ей выжгли, кровь попортили, но жива осталась. Да, она же тебе записку оставляла! Где-то у меня в столе до сих пор лежит.
Надя уговорила заведующую дойти до кабинета и найти записку. Глядя на взволнованную и побледневшую Надюшу, старая врачиха видно всё поняла и поддалась на уговоры. И вот в руках у Нади подрагивает сложеный листок. На нем чернеет надпись, сделанная черным фломастером: «Надежде». Она, замирая и не дыша, очень осторожно разворачивает записку. На листке только несколько слов:
«Как хорошо жить! Спасибо за надежду. Лина». И внизу — номер телефона.

Думатель Прекрасная леди (22 Июл 2008 23:23)

Отличный рассказ, спасибо! Я пытаюсь представить, как можно писать такие "душещипательные" вещи, писать о чей-то боли. Мне думается, что автор, когда пишет, переживает сам боль свох персонажей, или это переживает только читатель? Я практически никогда не читаю грустные произведения, - позиция подобная Вашей Надежде, - исключение делаю только для случайно попавшихся мне хороших вещей и для Ваших рассказов. Не понимаю, как такое можно написать!? Хорошо ещё, если история заканчивается относительно благополучно, например, как эта, а если нет? Неужели так писать не больно?

Талинна Прекрасная леди (23 Июл 2008 00:44)

Думатель писал(а):
Неужели так писать не больно?

Больно. Иногда страшно и невозможно. У меня есть два-три сюжета, уже вроде и писать начала, но... Страшно, больно, иногда противно, иногда весело и грустно. Всё, о чем пишу в этой теме я знаю - людей, ситуации, события. Пишу и про себя, про то, что случилось лично со мной, с близкими друзьями, знакомыми, соседями А как можно такое писать? У меня другой вопрос - а как можно про это НЕ писать?

Талинна Прекрасная леди (23 Июл 2008 02:39)

Новогодние несказки

Обычная больничная палата обычной московской больницы: шесть кроватей, столько же тумбочек, стол у окна, в углу раковина с маленьким зеркалом над ней. В палате лежат шесть женщин, разного возраста и, как говорят умные телеведущие — социального круга. Отделение, к которому относится палата — терапия, и в палате собраны пациентки с разными диагнозами: от пневмонии до подозрения на инфаркт. Время действия — последняя неделя декабря.
Так получилось, что всем им шестерым придется встречать Новый год на больничной койке. Женщины на это решение врачей отреагировали по-разному. Самая старая из них, бабка Полина обрадовалась, ведь она жила одна и впервые за много лет будет встречать праздник в компании, А самая молодая, тридцатилетняя Агния, наооборот, расстроилась до слёз. Но врачи решили — больные смирились. И стали готовиться к празднику, ведь больница не больница, а Новый год встречать надо. Родственники принесли игрушек и мишуры, женщины нарезали из бумажных салфеток снежинок и налепили их на окна и стены. Муж Агнии Денис принес маленькую живую елочку и палата преобразилась.
Когда до праздника осталось шесть дней, включая тридцать первое декабря, сломался телевизор, что принесли Доре Степановне дочка с зятем. Это была катастрофа! Вечерами большая часть палаты собиралась у кровати Доры и с интересом смотрели всё подряд: сериалы, ток-шоу, новости и различные игры. Денис забрал телевизор и обещал его починить до праздника. Но что делать вечерами? Смотреть на темный парк за окном скучно, бродить по коридорам тоже. Можно было читать, а именно так и делали Агния, Марина и Дора Степановна. Но выяснилось, что лампочки над кроватями тусклые и от напряжения начинали уставать глаза и болеть голова. А бабка Полина и лежащая у окна Вера Сергеевна читать не могли вообще - и у той и у другой глаукома. Шестая жительница палаты, со странным именем Евдоксия, читать не могла, потому что над её кроватью лампочки не было вообще. И вот тогда Марине пришла в голову идея: рассказывать истории. Каждая женщина должна была рассказать историю, не важно — случившуюся с ней ли или с кем-то, главное история должна быть длинной.
Первой вызвалась рассказывать, как автор идеи, Марина.

История первая: О случае, собаке и семейном счастье

- Вот мы как-то говорили о случайностях, что иногда всю жизнь человека изменить могут. Вот и со мной так произошло. Только у меня случайности сначала по-одной происходили, потом в цепочку свились и изменили всю мою жизнь.
Работаю я в детской библиотеке, уже много лет: ко мне мои бывшие читатели уже своих деток приводят. Многих знаю целыми семьями. И вот однажды, пятнадцать лет назад, произошло в библиотеке ЧП — наша уборщица обнаружила в туалете большую коробку, ну, такую, из под телевизора. А когда мы её открыли, то обнаружили там шестерых щенков. Маленьких совсем, у некоторых еще и глазки не открылись. Что делать с этим «подарочком» - не знаем, стоим над коробкой всей библиотекой и умиляемся. Да только понимаем: время к шести, библиотеку закрывать надо, а этих, мелких, куда? А они проснулись, пищат, понятно — голодные. Тут мне в голову и пришла мысль: наши читатели нам их подкинули, они же и помогут. Бросились мы звонить ребятам и их родителем, тем, кого хорошо знали. И уговаривали, и упрашивали, и плакались. Короче — к восьми вечера остался в коробке только один щенок, самый маленький и тихий. Остальные были такие бутузы, живенькие и громогласные, а этот все время молча в уголочке коробки лежал. Взяла его на руки, разглядываю — весь коричневенький — как шоколадка! Носик черненький и на самом кончике, у мокренькой пипочки — светлое пятнышко, как капелька, как будто сметаной капнули и густая капелька на бок сползла. И глазки еще пленкой затянуты. И так мне этого малыша жалко стало, что я и говорю коллегам — не надо больше никому звонить, я его возьму.
Принесла это чудо домой, по дороге сообразила: зашла в магазин за молоком, да в аптеку за соской. Разогрела молоко, налила его в бутылочку, на горлышко соску натянула, к носику псеныша поднесла. А он, бедолага, за день так наголодался, что в пять минут все молоко и вытянул и мгновенно заснул. Лежит у меня на коленях: тепленький, маленький, брюшко как пузырек раздуто, сопит и причмокивает. И так мне тепло стало, не телу, нет. Душе. Жила я тогда с мамой, ни мужа, ни детей не было, и не предвиделось. Мама у меня тогда еще работала, в госпитале. Уйдет на сутки и я одна остаюсь. А дома тихо, пусто и холодно. А в этот вечер мне стало тепло, из-за псеныша что-ли, от его сопения и запаха, от мягкой шкурки и таких нежный ушек. Устроила я его на ночь в корзинке, маленькой такой: постелила туда старый махровый шарф и у кровати поставила. Ночью он раз проснулся, попищал, молока я ему еще пузырек скормила — он и заснул. А утром я проснулась от лая. Звонкого такого - «Яф, яф». Глаза открываю: мама на пороге комнаты стоит и пытается понять откуда звук раздаётся, и вообще — что это за звук такой! Я вниз глянула — стоит это моё приобретенее передними лапишками на краю корзинки и маму облаивает! А как же, чужой в комнату вошел! Мы с мамой полчаса над этаким охранником хихикали, а потом и имя придумали — Рекс. Но, поскольку собачники мы с ней были никудышные, и не знали — прежде чем имя собаке давать, не мешало бы пол её выяснить. Короче, наш Рекс оказался сукой. Это мы только через неделю выяснили, когда собака уже на имя откликаться стала, и пришлось нам придумывать нечто созвучное с первой кличкой, но женское. Думали-гадали, и решили — пусть будет Рекса.
Выросла Рекса не большой, примерно до колена, собакой. И расцветку свою поменяла. Пока была маленькой, была коричневой с белым пятнышком, а как выросла — стала огненно рыжей, ну просто лиса-огнёвка. Как всякая дворняжка Рекса была очень сообразительной: все команды, ну там - «Фу!», «Стоять!», «Голос!» - выучила легко и быстро. Более того, она мои и мамины интонации слушала и реагировала на них как человек. Мы с ней разговаривать стали, как с человеком, дела всякие обсуждать. Мама с Рексой сериалы вместе смотрели, и в напряженных местах реагировали одинаково: смеялись или плакали. Через два годя мы уже и не понимали, как это мы раньше без Рексы жили. Это первая, счастливая случайность.
А вторая, не очень приятная, уже с Рексой крепко связана. Мне в тот год исполнилось тридцать два года. А замужем я ни разу не была, маму мою это дико напрягало, ну как же — не пристроена, одинока, ни опоры, то есть мужа, ни отрады — деток, значит, - нет. И уже лет пять она вела планомерную компанию: «Выдать Марину замуж». Для этого моя мамочка и билеты в кино и театры мне покупала, и в общество «Кому за тридцать» меня записала, и на танцы меня выгоняла. Пару раз в своём госпитале путевки в санатории и пансионаты покупала, а вдруг там кого встречу. А последние два года принялась домой вероятных женихов приглашать: сыновей полузабытых подруг, холостых врачей из своего госпиталя и так далее. Выглядело это так: сначала мамочка начинала рассказывать про случайно встреченную приятельницу: «А ты помнишь, Мариночка, Таню (Маню, Валю, Нину)? Я с ней еще там-то и там-то работала (училась, отдыхала)? Так вот, у неё сын (племянник, друг, сосед) такой человек хороший! И до сих пор не женат, бедняга! Так вот, он сегодня к нам зайдет, принесет книгу (лекарство, пряжу, инструменты). Познакомитесь, вдруг да и понравитесь друг другу!». Потом вылизывалась вся квартира, от прихожей до балкона. Пеклись пироги, меня в обязательном порядке выгоняли в парикмахерскую и заставляли наряжаться в красивый, с точки зрения мамы, наряд. Появлялся «жених», как правило это был или разведеный, или вдовец, или мужчина из разряда маменькиных сыночков.
Пока Рексы не было, я сама ситуации разруливала: одному весь вечер колкости говорю, другому сладкой дурочкой прикинусь. В общем, как-то справлялась. А с появлением собаки мне проще стало. Рекса всё делала за меня: то в присутствии одного лаяла весь вечер, да так звонко, что и разговора не получалось. Другого вообще дальше прихожей не пустила — так рычала, так лаяла, да все свои клыки показывала. Претендент испугался и был таков. А в присутствии третьего всё время выла и скулила. Даже мама поняла что гость не ко двору пришелся. В другой раз мама попыталась с Рексой гулять уйти, на время посещения очередного гостя, да не тут-то было. Собака во двор выскочила, быстренько свои дела справила и — пулей домой. Вот так мы все мамины попытки с Рексой и отбивали.
А в девяносто третьем году, 31 декабря, запросилась наша Рекса на улицу. Да так, что всем понятно было: еще минута и будет поздно. А на часах уже пятнадцать минут двенадцатого. Стол накрыт, по телевизору «Иронию судьбы» показывают, а собака сидит на задних лапках, как белка, передние к животу прижимает и жалобно так, не лает, а выговаривает: «Яф! Ну яф-же!», и в глазах укор. Делать нечего — накинула я куртку, ноги в мамины дутики сунула и повела Рексу на улицу. Выходим из подъезда, и тут моя псина, вместо того, чтобы делать то, зачем просилась, вдруг рванула вдоль дома. Я — за ней. Кричу: «Рекса! Рекса!». А она несётся и ноль внимания на мои вопли. Вижу — подбегает моя мохнатая вредина к мужчину, что на углу дома стоит, и ну перед ним хвостом вилять, да вокруг прыгать. Подхожу, вежливо извиняюсь за поведение собаки, и не гладя на мужчину нагибаюсь, чтобы поймать симулянтку. И вдруг слышу: «Марина? А я тебя столько лет искал!». Выпрямляюсь и вижу: стоит передо мною Александр. Моя первая и единственная любовь. Мы с ним давно, еще в институте познакомились. Был у нас роман, пожениться собирались. А потом он вдруг уехал домой, на Урал, вроде как к матери, погостить, да и не вернулся. Вот с тех пор я одна и жила, да на мужиков не глядела. А тут вот он, стоит и улыбается, несмело так. А в глазах — радость и надежда.
Я думаю, объяснять особо не надо — Новый год мы встречали втроём: я, мама и он. То-есть вчетвером, я про Рексу забыла. А в ноябре девяносто четвертого я сынишку родила, Женькой назвали. Рекса в Саше души не чаяла, только он домой придет, собака ему и тапочки принесет, и у ног сядет, и в глаза смотрит. А уж если он с ней гулять собирался, аж замирала от восторга.
Но через год произошло то, чему я объяснений не нахожу. Приходит как-то муж с работы, а собака на него рычит. Не зло, а как-то укоризненно. Но клыки скалит весьма заметно, и не подходит. А когда он её погладить попытался, чуть за руку не тяпнула. Я глаза на Рексу вытаращила. И началось: каждый вечер рычание и угрозы, ни уговоры, ни наказания не помогали. Дошло до того, что она Сашу к сыну стала не подпускать! Вот тут уж и рычание было всерьёз. И продолжалось это безобразие месяца три. Мы с мамой головы ломаем — что с Рексой приключилось, а ответил нам на это муж. Он собрал свои вещи, пока нас дома не было, и ушел. Записку оставил, мол, извини, дорогая, но я встретил другую, и уже три месяца как её люблю». Вот так! Получилось, что собака измену раньше всех почуяла, да своим поведением нас предупреждала. А мы и не поняли.
И вот теперь мы живём все вместе: мама, я, мой сын Женечка и Рекса. Мама мужа мне больше не ищет, одного хватило. Женька в собаке души не чает, а она в сыне. Одна беда — когда меня дома нет, она ничего не ест! Вот мне и приходится каждый день два раза звонить домой и командовать этой вредине: «Рекса! Кушать!». Ведь иначе и к миске не подойдёт!
__________________________________________________

Все засмеялись. А бабка Полина обрадованно проговорила:
- А я-то всё понять не могла! Берешь телефон и вдруг строго так — кушать! А дело-то вон в чем! Ну, хорошая у тебя история.
Все женщины подтвердили — история действительно хорошая. Агния, помолчав, добавила:
- А завтра я свою историю расскажу. Тоже про случайность и про совпадения.

Ксель Прекрасная леди (23 Июл 2008 06:14)

да наши животные порой мудрее и чище нас, они не умеют лгать, предавать, подлизываться.

Талинна Прекрасная леди (11 Сен 2008 20:41)

[b]История вторая: О случае и пользе командировок[/b]

- Вот вы говорите – случай, случайность, совпадение. А я тоже хочу рассказать про это же. И еще про то, какой иногда забавной стороной к нам поворачивается жизнь. – Такими словами начала свой рассказ Агния. – Я училась в сугубо штатском вузе – историко-архивном. У нас даже военной кафедры ни на одном факультете не было. Но, когда я была на последнем курсе, пришли к нам люди из Конторы. Перебрали личные дела старшекурсниц, а в нашем институте парней было – раз-два и обчелся! Выбрали подходящих для них, и стали нас по одной вызывать в деканат. И с каждой вежливо так беседовали: мол, как мы к Родине относимся, да к армии. И как насчет того, что бы послужить Отчизне на боевом посту. Расписывали преимущества, про романтику разведки и контрразведки – в общем, лапши много на уши навешали. Я и моя подружка согласились. По-моему, единственные из всех. После защиты диплома прибыли мы по месту службы и засунули нас в архив бывшей КГБ, а ныне ФСБ. Работа от той, к которой мы готовились отличалась мало, только и отличия что в названии. Вернее в звании – дали нам младшего лейтенанта, выдали форму, да на работу велели приходить строго по часам. А так – такой же архив, те же папки, да документы. Да, еще подписку о неразглашении взяли.
Проработали мы с Ксюшкой там уже года два, уже полными лейтенантами стали, и тут начали нас в командировки посылать. Мы – молодые, незамужние, семьёй и детками не обремененные, кого же посылать, как не нас? Да и нам эти поездки нравились - и бесплатно, и встречали всегда уважительно, и кормили прекрасно за государственный счет. За год побывали мы в городах пяти-шести. И вот, в ноябре, вызывает нас начальник и дает предписание ехать во Владивосток. Мы обрадовались – там мы еще не были, а на океан, да еще на Великий и Тихий, посмотреть очень хотелось.
Прилетели мы в город вечером, устали – жуть. Еще бы, столько часов в самолете просидеть. Нас, как полагается, встретили, на машине отвезли в гостиницу. Не самую шикарную, но – ничего. Номер на двоих, со всеми удобствами. При гостинице ресторан, там нас и прикрепили кормиться, да еще за дополнительную плату можно было взять то, что хочется. Гостиница была трехэтажной, на каждом этаже по четыре номера. И вот вечером следующего дня, в ресторане, подкатывают к нам двое мужчин, тоже офицеры командированные, и тоже из Москвы. Оба из себя видные: один – блондин, Витторио, с большими глазами и шкодливой физиономией Ксюхе очень понравился. А другой, постарше, смуглый и высокий – мне. Недельку мы пообщались вечерами в ресторане, на прогулках да на танцах в клубе, да и состоялось «великое переселение народов» - Ксюша перебралась в номер к блондину, а брюнет, Денис, ко мне. Командировка наша была рассчитана на месяц, но затянулась почти до конца декабря. И за это время мы с Диней поняли, что жить друг без друга не можем. Решили: как только вернёмся в Москву – поженимся.
Вот кто-то скажет - и как это за такой короткий срок можно решить столь важное дело, как женитьба и создание семьи. Но только у нас с Денисом полное совпадение получилось. И по интересам, и по привычкам, и по еде даже. Мне с ним так спокойно, так уверенно было, что терять этого я не хотела. А он мне уже потом, после свадьбы признался, что и ему со мной с первого же дня было хорошо, спокойно и тепло.
Закончилась наша командировка 29 декабря. Мы очень переживали, что можем не попасть домой, в Москву до Нового года: во Владивостоке была штормовая погода, снег с дождем и ветер. Но вот удивительно, только нам закрыли командировку и подписали документы – погода наладилась! Долетели мы без приключений, в аэропорту расселись парами по такси и отправились по домам.
Мы с Денисом решили, что сначала меня до дома довезет, а потом и он к себе отправится. А завтра мы встретимся и с родителями познакомимся, сначала с моими, а потом и к его матери съездим. Динька сел вперед, рядом с водителем. И вот шофер спрашивает – куда даму повезем? Я и говорю – в Отрадное, на улицу Снежную. Только я это сказала, как Денис поворачивается ко мне и смотрит на меня таким странным взглядом. Только он сказать что-то хотел, как водитель его сбил, пристав с вопросами да разговорами. Через час добрались мы до моей Снежной улицы, шофер уточнил номер дома. И опять мой брюнет на меня через плечо удивленно посмотрел. Подъехали к дому, мы вышли, и стал Денис мои сумки выгружать. Гляжу – а он и свой чемоданчик из багажника достаёт. Я ему говорю: «Ты чего? Мы же договорились, что завтра встретимся!». А он как засмеётся и отвечает мне: «А я, дорогая, - говорит, - всю жизнь в соседнем доме живу!».
Вот так! И надо было нам на другой конец света уехать, что бы встретиться, познакомиться и полюбить друг друга. А ведь мало того, что мы в соседних домах жили, так мы еще и в одной школе учились, правда Диня на три года старше меня. И его мама с моей в родительском комитете года три вместе работали и знали друг друга хорошо.
Мы уже семь лет женаты, двое детей у нас. Живем очень хорошо, почти не ссоримся. А на любой праздник – что на день рождения, что на восьмое марта, - мы обязательно произносим тост за город Владивосток и за командировку, что нас, живущих рядом, познакомила. Вот так.

Hanaell Прекрасная леди (11 Сен 2008 23:54)

Талинна
можно сказать - удивительно. А можно - обычное дело Smile. Мой братец уехал не невесть куда, а всего лишь за 250 км для того, чтобы встретить любимую девушку из почти соседнего шахтерского городка...
Да процентов 30 моих знакомых так вот нашли свою половинку... Может, и правда - судьба?

Ксель Прекрасная леди (12 Сен 2008 06:10)

Талинна
как оно в жизне бывает, всякое случается

Серая Волчи Прекрасная леди (12 Сен 2008 14:44)

Прочитала на одном дыхании. В некоторые момент старалась не заплакать (потому что неудобно в офисе то), а некоторые улыбнули и рассмешили.
Талинна У тебя на одну поклонницу больше Smile

Талинна Прекрасная леди (13 Сен 2008 17:31)

Всем спасибо за добрые слова. Чесслово спасибо!
Продолжение:
________________________________________


Следующий день начался обычно: рано утром пришла медсестра с термометрами и лекарствами, потом женщины разбрелись на уколы и процедуры, потом были завтрак и врачебный обход. Так что времени на обсуждение рассказа Агнии не было до обеда. А уж в тихий час женщины наверстали упущенное время — пришлось рассказчице дополнить свою историю подробностями и ответить на множество вопросов.
В пять часов в палату потянулись родственники. Пришел и Денис, на которого все теперь смотрели другими глазами, и высокий Женя, сын Марины. И опять был разговор по телефону, с неизменной командой: «Кушать! Рекса, кушать!». И это уже никого не удивляло. К Доре Степановне опять пришла дочь, но на сей раз без мужа, а с девочкой-подростком, розовощекой и с такими лукавыми глазищами, что сразу было понятно — эта девица хитра, смешлива и очень горазда на проказы. При виде их Дора разцвела, заулыбалась. Они втроём долго о чем-то шушукались и посмеивались.
Вечером, перед самым сном, в палату зашла новая медсестра. Она только сегодня появилась в отделении и потому еще робела, была вежливой и называла больных не по фамилии, а по имени-отчеству.
Дорсифея Степановна это кто? - просила она у женщин.
- Я!, - ответила Дора Степановна и, покосившись на удивленных сопалатниц, добавила. - У меня бабушка верующая была, и нас всех крестили, да имена давали по святкам. На мои крестины и выпала великомученица Дорсифея.
Когда все улеглись, именно Дора Степановна вызвалась рассказывать свою историю, которую она назвала

История третья: Об отчаянии и чуде

- Случай, случайность… , конечно же это в жизни бывает и часто. Но я расскажу вам про другое – про отчаяние и чудо. – Сказав эти слова, Дора задумалась и замолчала. Было видно, что она волнуется. Наконец женщина глубоко вздохнула и продолжила:
- Замуж я вышла рано, мне только восемнадцать исполнилось. Родом я из Долгопрудного, это под Москвой, из большой семьи. Жили мы в огромном доме: дедушка с бабушкой, родители, семеро их детей, тетка с мужем и со своими пятью мальчишками, еще какие-то дальние родственники. Я с детства привыкла, что за стол разом садится человек пятнадцать, спать втроем с сестрами на широком сундуке, в школу ходить почти целым классом. Жили мы хоть и дружно, но в любой семье случаются ссоры и споры, размолвки и скандалы. Так что тихо у нас бывало только под утро, когда все спали. Да и то – сопенье и дыхание стольких спящих… Какая уж тут тишина. Но жили мы хорошо, настоящей семьей, про такие в книжках раньше писали, да кино снимали.
После восьмого класса поступила я в техникум, в финансовый, на бухгалтера. Проучилась положенное время и после выпуска устроилась на работу в районную сельхозкооперацию. Считала я быстро, да не на калькуляторе или на компьютере, – какой там! На счетах! Щелкала так, что костяшки только и мелькали. Ну, да ладно, не о том я…
Проработала я всего месяца три, да и познакомилась с мужем своим будущим. Он работал в какой-то артели, а мы их финансы пришли проверять. И вот знаете, девочки, ну точь-в-точь, как Агния говорила: только я его увидела, ну минут двадцать поговорила и поняла – вот он, мой суженый. И все мне в нем нравится – и рост, и волосы его кудрявые, и глаза серые. А больше всего голос, мягкий такой, но настоящий мужской. И еще – как он на меня смотрел. Так смотрел, что сердце замирало, и дышать забывала, то в жар бросало, то аж озноб по всему телу. Во как! А потом и он мне тоже признался, что с первой же минуты, как меня увидел, с ним такая же петрушка приключилась. Короче – через два месяца расписались мы с ним, и стала я в восемнадцать лет мужней женой.
У него была квартира, да не в частном доме, а в сталинских трёхэтажках, с газом, отоплением, ванной. Мне это все таким чудом казалось: за водой ходить не надо, печку топить тоже, и туалет не на улице, а вот он, рядом, теплый да чистый. А как мне непривычно было первое время, что мы с ним только вдвоем, он да я, и больше никого. Я-то ведь всю жизнь в толпе прожила, вот и не хватало мне шума да гама, толкотни да маеты многолюдной. Но привыкла, обжилась. Делать я все умела – и готовить, и шить, и вязать, и еще всяко разно. А уж для любимого мужа как я старалась: дом у меня блестел – чисто да уютно, обед да ужин всегда свежий, не вчерашний. Рубашки ему настирывала да наглаживала. Но и он, справедливости ради сказать, не сидел на диванчике, руки сложив да газетку почитывая. Нет! Он мне во всем помогал, да и по сей день помогает. И в магазины, и на рынок, и постирать, пока машинки стиральной у нас не было. А больше всего меня удивляло то, что он, мужик, посуду любит мыть. Да так хорошо, быстро и чисто, что смотреть любо-дорого!
В общем, жили мы хорошо. Год живём, второй, третий. Работаем оба, зарплаты хорошие, дом – полная чаша. На море, опять же, каждый год ездили – то на Черное, то в Прибалтику. Все хорошо вроде… Одно плохо – детей нет! Мы с ним не береглись, да и зачем? Друг дружку любим, семья у нас. Да без детей какая же семья? Подождали еще год, да и пошла я к врачам. Меня и у нас Долгопрудном обследовали, и в Москве, в специальном медицинском институте проверяли. И просвечивали, и разглядывали. А уж анализов я тогда насдавала – как целая женская бригада! И вот сказали мне врачи – все у вас, женщина, нормально. Здоровая вы. Надо теперь мужа обследовать, может это у него какая-то причина есть тому, что детей у нас нет. Приехала я тогда домой, и все стесняюсь мужу про то сказать, а ну как обидится? Но всё ж сказала, а он не обиделся. А назавтра договорился на работе и поехал в Москву. И еще недели полторы ездил, да вернулся с теми же словами – мол, здоров ты, мужик. А что дети не получаются, то, что же, бывает. Старайтесь, авось, да и получатся.
Мы и старались, тем более что дело это приятное, да с любимым-то человеком, да ради нас – отчего не постараться? Только ничего у нас не вышло ни через год, ни через пять. Нет деток, и всё тут! А у моих сестер, ну как назло! – у одной уже трое, у второй – двойняшки, и третья беременной каждый год ходит. И так мне на это тошно смотреть было, ужас. Как ни приду домой, к своим: малышни полон дом, кто ползает, кто топает, а кто еще в люльке погремушкой играет. Я от зависти да от огорченья только зубами скриплю, но улыбаюсь да с младенцами тетешкаюсь. А по ночам в подушку реву. И такая меня тоска черная взяла – свет не мил. Куда ни пойду: на работу, в магазин, в кино – глаза всюду детей находят. Смотрю – наглядеться не могу. Я почернела, похудела, на мужа любимого пару раз срывалась. Душит меня тоска да зависть, да так, что совсем плохо мне стало. Глядя на меня, и муж смурной ходит, все приласкать, да порадовать чем старается. А мне всё не в радость, все мысли об одном – как я малыша, своего, родненького к груди прикладываю. И во сне я это каждую ночь вижу, и такая я от этого счастливая, да только утром сон улетит, а тоска да пустой дом остается.
Моя мать да соседки мне уже и травки давали, чтоб самой пить и мужу в чай заваривать, и к бабке-шептунье в Лобню я тайком от мужа съездила. Ничего не помогало. И тогда пошла я в церковь. Вспомнила бабушкины уроки, молитовки подучила, да пошла, кланяться-молиться, ребенка вымаливать. Хожу в церковь как на работу – каждый день, все посты соблюдаю. Мужа в храм привела. Ничего. Мы потом и по святым местам ездить начали, в источниках купаться, к мощам прикладываться. А ребенка как не было, так и нет. Единственное в чем мне церковь помогла – от зависти избавилась, грех это большой. А тоска осталась, только спрятала я её подальше, и зажили мы с мужем вдвоём.
Тут перестройка эта самая началась, муж свою мастерскую, авторемонтную, создал. Я в фирму бухгалтером устроилась, у всех вроде трудности, а мы богатеем. И у него дело идет гладко, и я к тому времени уже опытным специалистом стала. Зарабатывали больше, чем нам надо, всем моим родственникам помогали. Да, я не сказала? – у мужа-то моего родни почти и не было. Родители еще до нашей свадьбы ушли, братьев-сестер не было. Только и родни, что семиюродная сестра где-то на Урале. Он её и видел-то раз в жизни. Но переписывались часто, потому, как и у неё из всех кровных только он и остался.
Из писем мы знали, что у Нюши, так его кровницу звали, муж-пьяница да детишек трое. Трудно она жила, мы ей часто деньгами да вещами помогали. И вот, однажды вечером зазвонил у нас телефон. А мы уже тогда в другой, новой квартире жили. Наш старый дом снесли, а нам однокомнатную квартиру давали. А мы доплатили, да и получили трешку. Ну и пусть две комнатки совсем маленькие, нам вдоём этаких хором за глаза хватало. Ну, так вот, звонит телефон, муж трубку снимает, а ему и говорят – Нюша-то погибла. Муж её, пропойца горький, пьяный на лежанке своей закурил, да и заснул. Дом деревянный, старый, полыхнуло только так. Нюша детей через окошки повытолкала, а сама за муженьком кинулась. А тот и пьяный, и дыму видать наглотался, без сознания. Тащила она его к выходу, да не дотащила – обоих потом обгорелых уже в сенках нашли. И вот соседи и спрашивают: как с детишками быть? В детдом отдать или еще как? Мы у этих сирот единственные родичи остались. Положил муж трубку, рассказал мне все и смотрит на меня, ответа ждет. А чего тут раздумывать? И где это видано, чтоб у детей родственники есть, пусть и дальние, а им по приютам мыкаться? Собрались, да и поехали назавтра же.
Как мы на этом Урале, в глухом селе, документы на детей выправляли, да разрешение на опеку брали – то отдельная песня, долгая, да не в тему и не ко времени.
Приехали домой, я быстро по квартире кручусь – постели детям устраиваю, ужин готовлю, а сама их, бедолаг разглядываю. Старший, Василий, ему уже четырнадцать было, не смотря на возраст худой – кожа да кости. Волосы длинные, сосульками в разные стороны торчат, в глазах боль и слезы. Все руку обожженную качает. Он ведь в дом горящий кидался, мать спасти хотел, но не вышло.
Вторая – девчоночка. Василиса Прекрасная. Худючая, жуть! За шваброй спрятаться может. На личике одни глазищи, а румянца видать то личика отродясь не знало. Только и толстого в ребенке, что коса. Она от пережитого слегка заикаться стала, да щечка время от времени дергалась. А третий, трехлетний Колюшка, тот и вовсе от страха речь потерял.
Я с работы ушла. Надо было детьми заниматься: по врачам провести, отмыть, откормить, успокоить. Они все трое по ночам, во сне, маму звали, даже Коля, плакали и звали, жалобно так: «Мама! Мамочка!». Я решила – в доску расшибусь, но они у меня плакать перестанут, улыбаться научатся. А там, глядишь, и смеяться будут, как всем детям и положено. Поговорили мы с мужем и решили – денег на это не жалеть. Надо Васю к профессору в Ленинград свозить? Свозим. Нужен Василиночке массаж да бассейн, витамины да таблетки успокаивающие? Будут. А с Колюшкой-Колышком мы в поликлинике местной каждый день были, все к психологу да невропатологу ходили, на процедуры и занятия, пока он не заговорил. Муж с рынка самые наилучшие продукты, фрукты да ягоды сумками таскал. Соки, конфеты, игрушки, книжки. Одели ребят с иголочки! В школу старших устроили самую лучшую. Васенька по математике сильно отставал, так я вспомнила, как пятерки из школы таскала, и каждый вечер мы с ним занимались до тех пор, пока и у него в дневнике одни пятерки не появились. Ребята поправились, похорошели, успокоились. По ночам, правда, все еще иногда плакали. Но днем уж и смеяться научились.
Я тот Новый год на всю жизнь запомню. Новый, 1994 год. Мы к празднику готовились: пироги пекли с Василиночкой, мальчишки с мужем в комнате елку украшали. Музыка, смех. И вдруг прибегает Колюшка к нам на кухню за делом каким-то и ко мне: «Мама! А можно…» - и осекся. Смотрит на меня глазищами своими, и плакать собирается – а ну, как заругаюсь? А у меня сердце оборвалось. Меня наконец-то мамой назвали! А Василиса моя распрекрасная спокойно так и говорит мне: «Мы тебя решили мамой звать, можно? А дядю Диму папой?».
Ну, тут я в голос и зарыдала. Муж с Васей примчались, на меня испуганно смотрят, а я плачу-заливаюсь. Обхватила их всех, и как только рук хватило? - а сама реву. Только и приговариваю: «Родненькие вы мои! Деточки, любимые!».
Ту ночь мы с мужем почти и не спали. Сначала детям праздник устраивали, потом долго разговаривали – все планы строили про детей: чему их учить будем, куда на лето поедем. Ну и под утро, произошло то, что обычно между мужем и женой происходит. Случилось, да забылось быстро – дел-то выше крыши, успевай только крутиться-вертеться. И когда у меня в марте недомогания начались, я, прежде всего, на желудок погрешила. Мол, съела что-то не то или простокваши кислой выпила. Промаялась я резями и тошнотой с недельку, да и выбралась, наконец, к врачу. Тот меня осмотрел, выругал, что давно диспансеризацию не проходила, и отправил по врачам. И, прежде всего к гинекологу. А вот в этом-то кабинете и случилось то, чего я двадцать лет ждала. Осмотрела меня докторица и говорит: «Беременность. Уже девять недель, - и спрашивает, - Аборт будете делать? Вам лет-то уже сколько? Сорок два? В вашем возрасте опасно рожать, да еще первый раз». Я как про аборт услышала, заорала так, что стекла в окне затряслись: «Какой аборт? Вы что, очумели? Да я этого всю жизнь ждала!».
И что вы думаете, девочки? Всю беременность я отлетала легко, как птичка: ни тошноты, ни отеков, сердце в норме, почки – тоже. И в положенный срок родила девочку. Маленькую такую, всего три килограмма, и росточком сорок шесть сантиметров. Но хорошенькую, розовенькую и здоровую. Моё семейство пришло ко мне в роддом, а сейчас туда прямо в палаты пускают, посмотрели на неё – муж чуть не плачет, аж губы трясутся, Вася серьёзно так оглядел, а Колюшка увидел, что пальчики у малышки в дулечку сложены, так всё время хихикал. Посмотрели, и говорит мне Василиса: «Мама! Мы решили сестрёнку Дариной назвать. Она ведь нам всем новогодний подарок!».
Вот так и случилось в моей жизни это чудо великое – стала я матерью. И приемной, и родной. Да не просто матерью стала, а многодетной. Уже когда Дарочку крестили, старушка в церкви мне и сказала, что у католиков есть даже рецепт такой – бездетным нужно усыновить дитё, в семью взять да полюбить. Вот тогда Бог и пошлет им своего ребеночка. А я так думаю – почему это только у католиков? У всех так получается. Ведь если хочешь только для себя – этого мало. Надо не для себя, а наоборот – всего себя отдать, любить слабого и несчастного сироту из всех сил, согреть его, да не теплом, а душой, сердцем. Что бы согрелся, понял, что его любят, и всегда любить будут. Вот тогда Бог и увидит – ты мать или отец. И прежде тебе дите не давалось за грехи твои, а вот теперь видно – можешь быть настоящей матерью или отцом. И рождается у тебя твоя кровиночка. Чудо дивное, прекрасное – твое дитя.

Hanaell Прекрасная леди (13 Сен 2008 18:22)

Спасибо, бабушка....

Ксель Прекрасная леди (15 Сен 2008 05:25)

как всегда красиво, трогательно и реалистично. Спасибо тебе, что не даешь забыть , что в мире есть красота.

E_L_F_@ Прекрасная леди (19 Сен 2008 22:32)

Спасибо большое за это чудо)

Талинна Прекрасная леди (1 Ноя 2008 19:35)

Когда Дора закончила свой рассказ, в палате хлюпали почти все. Агния прижимала ко рту платочек и пыталась глубоко вздохнуть, а бабка Полина, всхлипывая, приговаривала:
- Вот уж… Да надо же…
Ни у кого не было желания что-то говорить, и только всегда молчаливая Евпраксия произнесла тихим голосом:
- Хорошо то как. Счастливая ты, Дора. А вот я вам завтра другую историю расскажу. Тоже про любовь, – женщина помолчала и, улыбнувшись, добавила. – Про невероятное знакомство, и что после него было.
День начинался как обычно. Но сегодня, как будто специально, к Евпраксии впервые пришли посетители. Три огромных мужчины, настолько похожие, что с первого взгляда было понятно – они родственники. Все трое высокие, широкоплечие, с огромными руками и ногами. В палате сразу стало тесно. Евпраксия расцвела, заулыбалась. Все остальные с невольной усмешкой погладывали на неё – маленькая, худенькая женщина совсем терялась на фоне мужчин. Старший из них гудел густым, низким голосом, старательно понижая его и стараясь говорить тише. А двое молодых, молча смотрели на Евпраксию, и столько любви, нежности и тревоги было в их глазах, что слов не требовалось.
Через час они ушли.
- Муж? – спросила бабка Вера.
- Муж, Илья, – подтвердила Евпраксия. – И сыновья. Их у меня двое – Дима и Степа. Они уже большие мальчики.
Услышав это, все в палате рассмеялись.
- И действительно, большие мальчики, - сквозь смех проговорила Дора. – Очень!
- Так уж вышло, - извиняясь, проговорила Евпраксия. – Мужа вы видели, а у них в родне все мужики такие – рослые и мосластые. И внуков мне таких же больших уже нарожали.
Женщина помолчала и добавила:
- И все внуки мальчишки! Хоть бы одну девочку родили, сорванцы. Но я обещала рассказать о невероятной истории.

История четвертая: О живом трупе

Вот ведь как получается – я тоже родилась в большой семье. Но только я была единственным ребенком. А семья была у нас такая: двое дедушек, две бабушки, мои родители, сестра отца с мужем, мамин брат с женой. И вот на всех этих взрослых – один ребенок. Я. Мои все работали в театре. Обе бабушки и дед Роман когда-то были актерами, родители и дяди с тетями – кто гримером, кто костюмером, кто осветителем. Вся семья театральная. Только баба Прокся, в честь которой меня и назвали, всю жизнь домохозяйкой была. Все мои кроме неё в домашности были безалаберными, ни поесть толком, ни прибраться. Жили мы в центре Москвы. Квартира у нас была огромная, семь комнат! И очень несуразная какая-то – все комнаты проходные, только одна, где и жила баба Прокся, да кухня были изолированные. Пока я была маленькой, росла с бабой Проксей. Она единственная из всех была хозяйственной и пыталась хоть какой-то порядок в доме поддерживать. А когда я подросла, то все время в театре проводила, он был моим домом - родным, знакомым. Мы иногда всем семейством из театра и не уходили, так и ели и ночевали там.
Когда я в школу пошла, тоже мало что изменилось – после уроков я бежала к маме в гримерный цех. Или к отцу, в костюмерные, или к деду Егору под сцену. Театр был мне домом, родным, знакомым.
Только я, в отличие от своих родных, театром так и не «заболела». Мне в школе биология да химия нравились, и после выпускного отнесла я документы в медицинский институт. Сколько мне пришлось дома выслушать по этому поводу! И слез, и упреков, дескать, семейную династию прерываю! И уговаривали меня и даже ругаться пытались. Но слишком уж мои родные меня любили, чтоб всерьёз на меня сердиться и обижаться.
В институте мне легко учиться было, мое это дело – медицина. А на последних курсах я специализацию выбрала. Единственной из всего курса решила стать патологоанатомом. Не лечить живых, а узнавать у мертвых, почему болезнь победила. И одной из причин моего выбора было то, что в морге всегда было тихо. И людей мало. Ведь наша театральная семья всегда была такой шумной, такой беспокойной, что я тишину морга воспринимала с удовольствием.
После института меня в Москве оставили, ведь тогда еще распределение было, но не хватало в городе патологоанатомов, вот меня и направили в московскую больницу работать, да так удачно – больница почти рядом с домом. Я когда на работу пришла, все врачи сбежались посмотреть на такое диво – женщина-патологоанатом, да еще такая птичка-невиличка. Но быстро все привыкли, работала я хорошо, четко, и почти сразу про меня говорить стали – профессионал. Вот только одно меня беспокоило – я никак не могла заставить санитаров морга работать нормально. У нас в больнице этих санитаров было семь человек, и все мужики-пропойцы. Они и дома пили, и на работе квасили. И ладно бы только пили, ведь морг место действительно не веселое, да и клиенты разные попадались. Иногда такое тело привезут, что нормальный человек без дрожи взглянуть на него не может. Вот и пили мои помошнички по-черному. Так они еще и с пьяных глаз все путали: то документы куда-нибудь засунут, то бирку не на то тело повесят, то вместо одного тела родственникам другого покойничка отдадут. Ну да не про то разговор.
Зимой 1975 года был в Москве жуткий холод. Да не один-два дня, а как заморозило в конце ноября, так до Нового года продержался. Много людей поморозилось, а некоторые и до смерти замерзли. В основном пьяницы, те, что до дома дойти не сумели. Их сразу в морг доставляли. Вот и привозит декабрьским вечером скорая такого мужика. Мои санитары его на каталку и в морг, раздели догола, на стол бухнули и ушли в подсобку водку пить. Правда документы оформить успели. А у меня ночное дежурство. Прихожу я, разбираю бумаги, записи и радуюсь – только одно вскрытие у меня. Да простое какое – вот этого самого замерзшего мужчины. Я подождала часиков до двух ночи, вдруг еще кого из отделений спустят, да и решила заняться делом. Пришла в прозекторскую, свет весь зажигать не стала, только над столом, где мужчина лежал, инструменты подготовила и приступила. Смотрю – на столе молодой мужчина, высокий, большой, мускулатура такая развитая, как сейчас говорят – качок. Волосы светлые, а лицо в тени, его и не видно. Постояла я, посмотрела и в душе даже пожалела – такой красивый мужик и так по-глупому умер. Это ж надо – пьяный замерз. Взяла скальпель, склонилась над ним, и только решила первый разрез сделать, как он глаза открыл и басом спрашивает:
- А чегой-то ты, красавица делать хочешь? – и сел на столе. Уж на что я покойников не боюсь, но от неожиданности в обморок и бухнулась. А, падая, зацепила рукой поднос с инструментами, он с грохотом на пол и рухнул. Тут на шум выскочили из подсобки мои санитары и видят: я на полу лежу, а надо мной стоит мертвый мужик и глазами моргает! Увидел их и спрашивает:
- А я где? – да только ответить некому – санитары тоже в обморок кулями попадали.
Я пришла в себя оттого, что меня трясли что есть силы за плечи. Открываю глаза и вижу: сижу на прозекторском столе, а надо мной возвышается этот самый мужик.
- Где я? – орет. – Что со мной?
-Вы умерли и находитесь в морге, - лепечу я, а сама вижу – на груди кожа надрезана, а из неё кровь сочится. И тут я понимаю, что мужчина живой! А он, как слова мои про морг услышал, кинулся к двери, перепрыгивая через санитаров, распахнул её и был таков.
Слезла я со стола, стала в чувство санитаров приводить, а сама думаю: надо бы за мужиком бежать, ведь он голый убежал и либо в больнице кого-нибудь напугает, либо опять замерзнет. Бросила я своих помощников и кинулась искать пропажу. Побегала по коридорам, но так никого не нашла. Утром на пятиминутке, делать нечего, докладываю – так, мол, и так, при вскрытии покойника выяснилось, что он живой. Перевести в палату не могла, так как пришедший в себя пациент из больницы сбежал. Говорю, а народ веселится! Вот так труп! Резвый какой! Главврач позвонил в милицию и пытался узнать – не попадался ли им на улице голый человек. Там, когда уяснили что к чему, посмеялись и ответили, что голых мужиков на улице нынче не встречали.
Иду я с дежурства домой, а у самой все этот мужчина из головы не выходит. И куда он делся? Убежал на улицу? А ночью ведь мороз был сильный, градусов 30. Ведь замерз бедолага, особенно если ему далеко бежать надо было. Прихожу домой, а там непривычная тишина и мои домашние на цыпочках ходят. Отец меня на кухню увел и рассказывает:
- Доча, мы нынче ночью из театра поздно ушли, ведь премьеру готовим, ну, ты знаешь. Идем мы по улице, уже почти к дому подошли, и вдруг видим, бежит по улице молодой человек, и представляешь себе – голый. Глаза несчастные, говорить не может, так замерз. Ну, мы его ухватили и к нам домой привели.
Я как про это услышала, так и заорала:
- Где он!
- Тише, не кричи! Мы с братом его в ванне отогрели, и спать уложили. Он нам рассказал, что на заводе две смены у станка отстоял, потом домой пошел, а по дороге видимо заснул. И упал. Так его в морг отвезли, чуть не разрезали. И это живого! Он едва отбился и убежал!
Тридцать часов спал мой сбежавший «труп», а когда проснулся, мы познакомились. Все, что он отцу с дядей оказалось правдой – Илья действительно уснул на ходу, и пьяным он не был, оказывается, он вообще алкоголя не переносит. Ох, и намаялись мы с моими домашними, когда одеть его пытались. Ведь ему были малы и папины, и дядины штаны и рубашки. А его собственную одежду мои санитары пропить успели, пока мы Илью искали да отогревали. Тогда дядя из театра одежду принес. И пошел домой Илья в удивительном виде – в галифе времен Гражданской, в бархатной куртке и рубашке с кружевным воротником, а сверху все это великолепие овчинным тулупом прикрыли.
А через два дня Илья снова пришел. Принес театральную одежду и цветы. И где он их тогда в морозной Москве нашел только? А через два месяца мы поженились. Илья был, как тогда говорили, лимитчиком и жил в заводском общежитии. Поэтому после свадьбы поселились мы в нашей квартире. И вот уже больше двадцати лет живем, душа в душу.

Hanaell Прекрасная леди (1 Ноя 2008 22:25)

Вот так история!!!

Ксель Прекрасная леди (2 Ноя 2008 18:53)

Нда, и трупы оживают, и мужики голые бегают.....
Впечатлений масса ,слов нет, осмыслю еще напишу

Ксель Прекрасная леди (12 Ноя 2008 19:46)

прочитала еще раз. осмыслила все. наше счастье найдется даже там где мы и не предпологаем его найти

Талинна Прекрасная леди (10 Июн 2009 23:11)

Ребята, Новогодние несказки, отредактированные (по мере сил и разумения) и дописанные выложила отдельной темой...